Роковые петербургские красавицы

Они стали героинями великих жизненных трагедий и пронзительных произведений искусства, а одна из них даже невольно изменила облик города.

Огончарован и сражен

В белом платье с золотым обручем на голове юная Натали Гончарова танцевала на детском балу. Пушкин не мог оторвать от нее глаз: воздушная, трогательная, утонченная! Он с первого взгляда пленился ее редкой красотой…

– Интересуетесь Гончаровой? Как же – первая красавица Петербурга! А кто Пушкина убил?

– Разве не Дантес?

– Натали!

Незнакомец из Публички назвался пушкинистом Виктором Ивановичем. Поведал, что в сборнике «Слабости великих» есть его глава «Пушкин и карты», а собственную книгу «Близнец и Дева» про семейные отношения Александра Сергеевича ему пришлось сжечь, когда один высокопоставленный пушкинист сказал: «Не трогайте Пушкина! А то я ведь могу и на дуэль вызвать!»

– Вот все пишут, как Пушкин обожал своих детей Машку, Сашку, Гришку и Наташку, а про его сына Петра – молчание. Догадываетесь, кто его мать?

– Неужели Анна Керн?

– Крепостная! Он был крепостник, забыли? Он и няню свою не любил, и вообще никого, только карты, а накануне свадьбы ухлестывал за Ушаковой…

Пушкинистов бояться – в Публичку не ходить. А ведь, действительно, любой на их месте мог бы сойти с ума: вроде все давно про дуэль Пушкина известно, а главная загадка так и не разгадана – никак не получается проникнуть в мысли и чувства Натали или хотя бы на ее роковое свидание с Дантесом.
«Натали, как вы могли, не уберегли…» – это старая песня. В ней есть и такой куплет: мол, не очень-то она его и вдохновляла своей немыслимой красотой, и два самых известных шедевра любовной лирики посвящены совсем не ей. «Я помню чудное мгновенье» – Анне Керн, веселой обаятельной блондинке с васильковыми глазами, которую в 17 лет отдали замуж за 52-летнего генерала. «Я вас любил» – дочери президента Академии художеств Анне Олениной, к которой Пушкин сватался, но неудачно. На это сам поэт ответил своей Болдинской осенью: ведь она случилась, когда Натали стала его невестой и он был безумно счастлив.

«Ты ни в чем не виновата», – сказал он жене перед смертью. Однако шутка Пастернака про то, что Пушкин должен был жениться на пушкинисте Щеголеве и жить до 90 лет, по-прежнему актуальна.

Ах, какой Пассаж!

Варвара Асенкова, актриса Александринского театра, королева водевиля и любимица публики, прогуливалась по солнечной стороне Невского проспекта, с интересом поглядывая на витрины модных магазинов. Ее называли прелестным цветком русской сцены. Высокая и грациозная, вот она перешла Садовую, и напротив Гостиного Двора, у дома Заволодских, ей почтительно поклонился молодой человек. Ответив на поклон, Варенька, не останавливаясь, проследовала дальше, а юноша влюбленно глядел ей вслед. То был один из самых преданных ее поклонников – граф Яков Иванович Эссен-Стенбок-Фермор, потомок шведских королей и английских рыцарей. Однажды в день рождения Вареньки он прислал ей полную подводу цветов. А когда эта пленительная молодая актриса умерла от скоротечной чахотки, часто приходил на то место, где встретил ее в последний раз. К тому самому дому Заволодских, бельэтаж в котором несколько лет назад арендовал голландский посланник Геккерен с приемным сыном Дантесом.

Дом этот продавался, граф его купил и стер с лица земли. Ему хотелось в память о любимой актрисе устроить здесь нечто такое, чего в Петербурге еще не было. И он придумал открыть торговую галерею в виде роскошной улицы под стеклянной крышей, с выходящими на нее магазинами. В Европе подобные заведения назывались пассажами. И 22 мая 1848 года на Невском открылся Пассаж и поразил петербуржцев своим великолепием.

Возможно, это всего лишь красивая легенда, но вот что любопытно: «Ах, какой пассаж!» – восклицает в «Ревизоре» провинциальная барышня Марья Антоновна, которую, между прочим, в Александринке играла Варвара Асенкова. Пассажа тогда в Петербурге еще не было, но не может быть, чтобы не побывал на этом представлении граф Яков Иванович Эссен-Стенбок-Фермор… Ну дальше вы знаете.

Гений и злодейка

Бывший каторжник Достоевский, вернувшись в Петербург, с успехом читал на студенческих вечерах свои «Записки из Мертвого дома». После одного такого выступления к нему подошла красивая молодая девушка с большими умными серо-голубыми глазами и великолепными рыжеватыми косами. Ее звали Аполлинарией Сусловой, она слушала лекции в университете (ее отец, бывший крепостной графов Шереметевых, выкупился на волю, стал зажиточным купцом и дал детям высшее образование). В ней оказалось больше достоевщины, чем в самом Федоре Михайловиче. Ее влекло нечто абсолютное, идеальное, она моментально восторгалась и так же быстро разочаровывалась, ей были свойственны бурные порывы страстей. Сорокалетний Достоевский стал ее первой любовью – ей, двадцатидвухлетней, вскружила голову его гениальность. Они решили вместе прокатиться в Париж, Аполлинария уехала первая, его задержали дела, а она тем временем полюбила испанца, о чем и сообщила Федору Михайловичу: «Ты опоздал». Для него это была незаживающая рана. Он страдал, а она меняла возлюбленных. Он пытался забыть ее подле своей поклонницы Анны Корвин-Круковской, прекрасной девушки из древнего дворянского рода, но не удалось. Кстати, восторженной любовью подростка полюбила Достоевского младшая сестра Анны четырнадцатилетняя Сонечка – будущая Софья Ковалевская. А в его жизни появилась стенографистка Анна Сниткина – сначала он диктовал ей роман «Игрок», а потом на ней счастливо женился. Но все равно вздрагивал, когда при нем произносили имя Сусловой, переписывался с ней втайне от молодой жены и постоянно описывал в своих произведениях.

Аполлинария так и не нашла себя в жизни, но стала прообразом тех самых женщин из романов Достоевского, которые так пленяют читателей всего мира. Полина из «Игрока», Настасья Филипповна из «Идиота», Катерина Ивановна из «Братьев Карамазовых», Лиза из «Бесов». Такие загадочные, сложные натуры с экзальтированной психикой и сумасшедшими поступками. Откуда он их брал? Оттуда.

Зеркала Серебряного века

Среди пьянящих чувственностью красавиц Серебряного века особенно приковывала внимание Анна Ахматова. Не сказочной красотой и не скандальными романами (любовными треугольниками под одной крышей), а стильностью и величием. Известно более двухсот ее портретов, на которые она вдохновила современников, а образ Ахматовой, созданный Натаном Альтманом, стал одним из портретов эпохи. И эпохальным в творчестве художника: желая отразить остроту и хрупкость ахматовской поэзии в остроте ее силуэта, Альтман воспользовался приемами кубизма – новыми для русской живописи. Но вообще-то влюблялись в нее не за стихи. Николай Гумилев, с трудом добившийся ее руки, уговаривал молодую жену бросить поэзию: ты, Анечка, такая гибкая – шла бы лучше танцевать. А Модильяни, не знающий русского, создал 16 рисунков Ахматовой, восторгаясь ее поэтическим телом, а не делом. Один висел у Ахматовой на стене, и она говорила: «А это единственный Модильяни в СССР».

«Печальная красавица, казавшаяся скромной отшельницей, наряженная в модное платье светской прелестницы», – сказал об Ахматовой художник Юрий Анненков. А в жизни она любила повеселиться и шутила очень остроумно. Замечательному чувству юмора не нашлось места в ее стихах и портретах. Правда, однажды сатирик Ардов нарисовал, как Ахматова кидается на Толстого, которому не могла простить гибель Анны Карениной, норовя вцепиться ногтями в его бороду. Анна Андреевна очень смеялась и попросила ей этот рисунок подарить.

Ниоткуда с любовью

«Тоненькая, умная, и как несет свою красоту! И никакой косметики. Одна холодная вода», – отозвалась Ахматова о Марине Басмановой, когда их познакомил Иосиф Бродский. Влюбленному поэту эта молодая художница казалась похожей на эрмитажную «Венеру с яблоками». Он не мог отвести от нее глаз и восхищенно следил за каждым жестом – как она откидывает падающие на плечи каштановые волосы, как набрасывает что-то карандашом в блокноте. Марина была ученицей Стерлигова, и Бродский перенес в свою поэзию многое из эстетики живописного авангарда. Обычно молчаливая, иногда она, правда, могла что-то тихо произнести, и тогда Бродский умиленно спрашивал: «Что это мы тут шелестим?» Но порой в ее зеленых глазах мелькало нечто шальное, и однажды в этом тихом поэтичном омуте действительно завелся черт по фамилии Бобышев. Бродский считал его другом, а Бобышев считал себя поэтом, но не очень успешным. Наверное, поэтому он решил умыкнуть у Бродского его музу. Ничего у него не вышло ни с музой, ни со стихами, но 1964 год он встречал на даче у друзей вместе с Мариной. Узнав об этом, Бродский, который в ту новогоднюю ночь скрывался в Москве «от правосудия», бросился в Ленинград. Что там на этой даче в действительности происходило, волновало и мучило его больше, чем тюрьма и суд. Потом она ездила к нему в деревню, где он отбывал ссылку, у них даже родился сын, но в эмиграцию Бродский отправился все-таки один. Больше они не встречались.

Уже прожив десятилетие в Америке, поэт признавался друзьям: «Как это ни смешно, я все еще болен Мариной. Такой, знаете ли, хронический случай». И называл ее своим проклятьем. И продолжал посвящать ей стихи. Он посвятил М. Б. больше 30 сочинений любовной лирики высочайшего класса (они стали центральными в его творчестве, он называл их своей «Божественной комедией»). И женился в конце концов на девушке, похожей на нее. Петербурженка Марина Басманова не дает интервью, не пишет мемуаров и остается все такой же таинственной: говорят, в юности она даже изобрела особый шифр, чтобы вести личный дневник, и вообще, настоящее ее имя – Марианна. В эпоху повального бесстыдного пиара поражают скромность и удивительно достойное поведение женщины, которой Бродский признавался: «Я был только тем, чего ты касалась ладонью…»

Светлана Мазур