Военные тайны

Героизм советского народа стал для немцев неожиданным, но и другие феномены Великой Отечественной ставили их в тупик.

Автор: Акрам Муртазаев

С  кого начинается Родина

Думаю, у каждого журналиста в его личном архиве хранятся самые невероятные истории. Со мной  вот случилась такая.

К  23 Февраля и 9 Мая в редакцию «Комсомолки» поступала информация о том, с  кем из военачальников или героев Великой Отечественной следует делать интервью. В тот раз счастье готовить дежурное (редакционный термин) интервью с Героем  Советского Союза генерал-полковником Григорием Устиновичем Дольниковым выпало мне. Встречу назначили на понедельник в 9 утра.
Но накануне я попал то ли на день рождения, то ли на свадьбу, сейчас уж не припомнить. Твердо помню только одно: к Дольникову я опоздал и явился крайне несвежим.

Генерал-полковник, надо отдать ему должное, на мое опоздание отреагировал не очень сурово, а на мой внешний  вид – очень правильно. Открыл сейф, достал бутылку коньяка и налил мне почти полный стакан.
Если Герой Советского Союза надеялся, что я отопью самую малость, то он явно ошибся: коньяк я жахнул мгновенно. У генерала на лице промелькнула улыбка, и он осторожно спросил:

– Может, еще?

– Не в силах отказать вам, товарищ генерал, – засиял  я.
–  Ну ты  орел, – улыбнулся он. И налил еще полстакана.
И я выпил молча. Словно на войне.
А потом  мы стали работать.
Вот чем мне нравились генералы, прошедшие  войну, так это пониманием нужд простых советских людей. Но этот эпизод вообще не остался бы в моей памяти, если бы не одно обстоятельство.

Во время беседы я узнал, что Григорий Устинович Дольников (160 боевых вылетов, 42 воздушных боя и лично сбитых 16 фашистских самолетов) – это прототип героя рассказа Михаила Шолохова «Судьба человека». Да-да, именно он в плену, выпив стакан водки, не притронулся к закуске и заявил, что после первой не закусывает. И отщипнул кусочек хлеба только после третьего стакана.

Я раза три читал рассказ Шолохова, раз десять посмотрел  «Судьбу человека» (режиссер Сергей Бондарчук) и вот теперь сидел напротив, так сказать, прототипа. Поэтому я скорее бы умер, чем опьянел.

Тут можно было бы поставить точку – уже про все написал. Но точка не ставится. Я думаю о том, что бы мы узнали о Дольникове, если бы он случайно не встретился с Шолоховым и тот вдруг не загорелся бы написать рассказ про человека, который после первой не закусывает. И почему вдруг Сергей Бондарчук решил снять свой первый  фильм именно о нем.
У меня нет ответа на эти вопросы. Но я совершенно точно знаю, что именно Дольниковы придают некий  великий  смысл таким понятиям, как Родина. И делают ее великой.
Кстати, день рождения у Дольникова 8 мая. В этот день был подписан акт о капитуляции гитлеровской Германии. Но отмечаем мы День Победы 9 мая. Потому что товарищ Жуков  «чуть-чуть» опоздал на подписание и прибыл, когда в Москве было уже начало первого.

Каким словом можно убить и спасти

Как-то, читая лекции о журналистике, я рассказал студентам о необычайной роли русского языка в победе в Великой Отечественной. Сразу мне, конечно, не поверили, пришлось доказывать.

Так  вот, при лингвистическом анализе Второй мировой войны американские ученые установили любопытный факт: при неожиданном (это важно) столкновении с японцами американцы быстрее принимали решения. Точнее, быстрее передавали информацию. А ведь выигранные секунды в бою – это и есть победа.
Опережение происходило… в лингвистическом  формате. Ученые подсчитали, что средняя длина слова у американцев составляет 5,2 символа, тогда как у японцев – 10,8. В мирное время это чепуха. Но в бою на отдачу приказов у янки уходило на 56 % меньше времени, чем у японцев.

Американцы интереса ради проанализировали русскую речь и установили, что средняя длина слова в русском языке составляет 7,2 символа на слово. Но они прекрасно понимали, что в бою, как правило, наш командный состав переходит на мат. 

Некоторые словосочетания и даже фразы заменяются одним словом, длина которого иногда сокращается буквально до трех символов. Для примера этого лингвистического чуда приводится перевод фразы: «32-й! Приказываю немедленно уничтожить вражеский танк, ведущий огонь по нашим позициям!»
Я  не пояснил студентам, как в бою звучит эта фраза. Но дикий хохот аудитории подсказал мне, что все, включая девушек, мгновенно перевели ее так, что 32-й открыл огонь уже через 3 секунды.

Как абсолютная безграмотность помогала воевать

В партизанских отрядах шифровальщики были, понятно, не самого высокого класса, и немецкие специалисты легко разгадывали их «ребусы». Понимаете, чем это оборачивалось? И вот как-то один наблюдательный человек вдруг заметил, что передачи одного радиста всегда остаются неразгаданными врагом. То есть немецкие спецы никак не могли найти ключ к его шифру. Когда наши специалисты разобрались в этом феномене, оказалось, что его причина – вопиющая неграмотность.

Безумное количество орфографических ошибок ставило в тупик вражеских дешифровальщиков. Поскольку таких выражений, как «сомалёд», «овтомад», «пулимёд», ни в одном русско-немецком словаре найти было невозможно.

При такой абсолютной неграмотности даже примитивный шифр превращался в идеальный. И тогда все партизанские отряды перешли на совершенно безграмотный режим работы. Для немцев, привыкших к неукоснительному соблюдению правил, эта загадка русской души так и осталась неразрешимой.

Как и та, о которой мне поведал дважды Герой Советского Союза сибиряк Афанасий Павлантьевич Белобородов, вставший как скала в сорок первом на Волоколамском направлении. Смеясь, он рассказывал о значении русских указателей в разгроме фашистов под Москвой:

– Едет, значит, немецкая танковая колонна по шоссе и видит указатель «с. Потаповка – 7 км», а на самом деле дорога ведет в село Лядские Выселки, до которого километров аж пятнадцать. Через семь километров немцы тормозят – ну нет Потаповки! Стоят, в карты свои всматриваются, ничего не понимают. А мороз – за сорок. Словом, не учли местные традиции. И были биты.

Чей голос стал главным врагом рейха

Все-таки нынче не тот уровень профессионализма – мы даже красиво врать уже не умеем. Я был знаком с человеком, который феноменально обманывал даже не словом – одним только тембром голоса мог выдать вылазку пехотной роты за наступление фронта. Его звали Юрий Борисович Левитан. Если послушать его сводки Совинформбюро за лето сорок первого, то легко можно подумать, что наши войска уже вышли на Одер.
Маршал Рокоссовский на полном серьезе полагал, что голос Левитана был равносилен целой дивизии. Гитлер назвал Юрия Борисовича врагом рейха № 1. Сталин, кстати, значился под № 2. Заметьте: диктор оказался страшнее диктатора!  

Я же запомнил Левитана по совершенно фантастической фразе: «Космонавт Титов па-а-а-бе-дал!» В этих звуках было все: восторг, победа и веселый месседж Америке: наши, мол, уже закусывают на орбите.                                        В конце семидесятых Левитана с эфиром разлучили: не осталось у страны новостей, достойных голоса гения. Мы встретились на Всесоюзном сборе пехотинцев, посвященном 35-летию Победы. И вот как-то за обедом в ресторане оказались за одним столом. Конечно, выпивали. Я рассказал Левитану о своих детских ощущениях от фразы про обед космонавта Титова. И сгоряча попросил: «Юрий Борисович, есть у меня дурацкая мечта услышать свое имя из ваших уст». (Нелепая просьба, сейчас понимаю, но ведь выпил, с кем не бывает.)

Левитан поставил на стол рюмку и, измерив зал оптикой своих линз, прогремел на весь ресторан: «Журналист Муртазаев па-а-а-бе-дал!»

В ресторане вдруг стало тихо, не звякали даже медали на кителях старых солдат. А потом все разом встали, и загремели аплодисменты. Понятно – не мне.