Водь: неисчезающий народ России

Начну с байки, рассказанной экскурсоводом Галиной Александровной Вороновой на подъезде к деревне Монастырьки.

– Во время одной из последних переписей населения переписчики недоумевали, а то и вовсе считали, что их разыгрывают, дурачат, когда в графе опросного листа, или отвечая на вопрос о национальности, местные женщины заявляли: «Я – водка». А между тем они говорили чистую правду. Хотя, конечно, по правилам современного русского языка следовало бы сказать «вожанка».

Вожане, водь – малочисленный финно-угорский народ. Если заглянуть в поисковые системы Интернета, можно прочесть: «Коренное население современной Ленинградской области». И далее: «Водь включена в список исчезающих народов России». По последней переписи вожанами называют себя всего 64 человека… По имени этого народа было дано название Водская пятина. Пятина – «пятая часть», административно-территориальное деление Новгородских земель в ХV–ХVIII веках.

На окраине деревни Монастырьки находится Музей коренных народов Водской пятины. К коренным помимо води относится еще и ижора. Этот народ более многочисленный. В 2010 году во всей России (!) ижор насчитывалось 266 человек (в середине ХIХ века – почти 18 тысяч). Музей – бревенчатая изба, крытая металлошифером, это, пожалуй, здесь единственный новодел. На окнах простенькие занавесочки, на подоконниках традиционные цветы в горшках, и вдруг – тряпичная кукла с большой грудью. Мать-кормилица. Никакого эротического подтекста или намека. Поднявшись на крытое крылечко, начинаешь сомневаться: в музей ли входишь? На столе, под столом, на лавках корзины с сельхозпродуктами: картошка, морковка, капуста, огурцы. Яблоки.

Музей частный, создан он одним человеком – Валентиной Бабкиной. Валентина Федоровна и встречает всех своих гостей. Каждого предупреждает:

– Порог высокий, дверь низкая. В дом нужно входить с поклоном.

Коллекция предметов старого быта и интерес к ним для Бабкиной начались с… бабушкиной прялки.

– Какие-то вещи я находила сама, какие-то покупала, что-то люди, знакомые и незнакомые, дарили и продолжают дарить, – рассказывает Валентина Федоровна. – Освобождали чердаки от ненужной рухляди и все тащили ко мне: самовары, утюги, корзины. Сани, телеги, розвальни – эти экспонаты, как я говорю, сами ко мне пришли. В 2007‑м я купила эту избу, специально под музей. А что было делать? Не чахнуть же над накопленным добром, как скупой рыцарь над своими сундуками. Кстати, вот этот сундук-кровать из водского дома, который посещал батюшка Иоанн Кронштадтский.

Экскурсанты часто удивляют Бабкину:

– Ой, а это настоящее?

Валентина Федоровна в таких случаях посмеивается:

– Здесь все настоящее, даже я.

В музее нет запретительных табличек «Руками не трогать». Напротив, хозяйка будет только рада, если кто-то собственноручно, но бережно прикоснется к предметам старины глубокой. Во время экскурсии она не раз поинтересуется у посетителей, прежде всего у молодых:

– Вы знаете, что такое светец? А рубель? Розвальни видеть приходилось?

В нашем случае непростительно было не спросить у Валентины Федоровны, кто она по национальности, водь или ижора?

– У меня бабушка из ижорской деревни, а дедушка – из водской. Чистая водь теперь только в Лужицах живет. Это единственная деревня, где можно услышать живую водскую речь…

От Монастырьков Лужицы недалеко, немногим более 30 километров. В Лужицах – Музей водской культуры. Первое, что удивляет, – новизна бревенчатой избы и дворовых построек. Вскоре выяснилось: это уже третий музейный комплекс: первый сожгли, второй сгорел. Поджог был в четыре утра. Не спасли ничего. Во время второго пожара сумели вытащить только то, что было в сенях. И не в доисторические времена, а совсем недавно случилось это… Музей возродился не как птица Феникс, а с большими трудностями. Теперь о пожарах ничто не напоминает. В просторных сенях на одной из стен что-то вроде фотогазеты о современной жизни вожан, озаглавлена она так: «Кто сказал, что водь умерла?» На другой – стихотворный текст в обрамлении национального орнамента:

Мне хуже оков суета городская,
В которой сгорают года.
Во веки веков я – вожанка,
И званием этим горда.
Быть может, места где-то есть и красивей,
Но Лужицы с детства зову
Тем милым душе уголочком России,
Где я родилась и живу.

Нетрудно предположить, что автор этого поэтического признания в любви к малой родине Марина Ильина, заведующая музеем. Произносить ее имя, оказывается, следует с ударением на первый слог, как это делают вожане.

Марина Павловна предупреждает:

– Я не этнограф, не историк, я жительница деревни Лужицы, жительница, которая впитала вместе с языком культуру моего народа.

Из рассказа Марины Ильиной:

– Деревня Лужицы – столица Водского мира. Почему? Да потому что здесь остались говорящие вожане. А народ жив, пока жив его язык. Носителей водского языка еще недавно было восемь, теперь уже – семь. Я одна из семи… Мама и папа мои – вожане, они из Лужиц. И бабушки и дедушки тоже.

Многие из тех, кто уже не знает языка, знают отдельные слова и обязательно – названия блюд водской кухни. Они готовятся по старинным рецептам. «Бабушка так готовила!» Где еще варят рыбные щи из свежей капусты с миногой?! У какого еще народа есть такое вечернее блюдо, как ржаной хлебный суп с моченой брусникой? Почему вечернее? Потому что суп томиться должен восемь часов. О, этот вкус детства!.. Когда в доме случались перебои с продуктами, вожане отваривали сушеную рыбу и ели с картошкой и луком.

Земля в наших краях скудная. Конечно, ее обрабатывали – рожь сеяли, лен сажали, но главный промысел лужицких вожан – рыбная ловля. Все, включая бабушек и дедушек, были рыбаками и рыбачками. Моя бабушка Матрена была рыбачкой. Без мяса водь могла обойтись, без рыбы – нет. Как-то одна старушка сказала: глаза у вожан светлые-светлые, это потому что мы фосфора много едим. Рыбу в основном ловили зимой. На подледный лов салаки уходили на месяц. Жили все вместе в одной будке, где, кроме соломенных матрасов, ничего не было. Естественно, «никаких удобств». Условия работы – каторжные. Голыми руками приходилось постоянно лезть в ледяную воду. Раз в неделю кого-то отправляли на землю с уловом.

Поэтому в нашем музее особый акцент на том, что связано с рыбным промыслом. Вот эта снасть-ловушка у русских рыбаков называется «морда». Откуда такое странное название? От нас, от вожан. По-водски: мырда. До сих пор вожане миногу ловят такими ловушками. Эта мырда старинная. Нашли ее на дне реки Луги. Зацепили якорем. Внутренний корпус у нее из бересты, и обшита она не кожей, а сосновым корнем. На ней есть домовая метка. Каждый водский род имел свою домовую метку. И отец мой на всем оставлял домовую метку.

В советское время вожане во всех документах в графе «национальность» писали: «русский». Бабушка моя говорила внукам: вы – русские. А водским стишкам нас научила…

Вожанин мог быть рыбаком, фрезеровщиком – рабочим человеком, руководителем ни при каких условиях. Членом компартии стать не мог. А в годы сталинщины в отношении финно-угорских народов, проживавших в Ленинградской области, вообще проводилась истребительная политика. Поэтому, когда нам, вожанам, говорят: «Вас так мало!», я отвечаю: «Нас много!»

Владимир Желтов, фото автора