Военное танго Риналя Мухаметова

Текст: Елена Боброва

Звезда блокбастера Федора Бондарчука «Притяжение» сыграл в поствоенной драме Павла Чухрая «Холодное танго». Несмотря ни на что, актер надеется на наше светлое будущее.

22 июня в прокат вышел фильм «Холодное танго», завершающий кинотрилогию Павла Чухрая о сталинской эпохе (до этого – «Вор» и «Водитель для Веры»). «Холодное лето» тоже кино неудобное – не про освобождение от нацизма, не про мир после Второй мировой войны, а про жертв репрессий – фашистских, советских – не важно. О противостоянии литовцев и евреев, литовцев и русских, немцев и литовцев, нацистов, «решавших» еврейский вопрос, и Советов, по-своему решавших национальных вопрос, отсылая народы в Сибирь вагонами. Все это Павел Чухрай показал через камерную историю двух влюбленных людей, которым не суждено быть вместе. Фильму и была посвящена наша беседа…

– Риналь, расскажите, пожалуйста, про фильм. Ведь прежде всего это фильм о любви?

– Да. Эта история начинается еще до войны, когда наши с Юлией Пересильд герои были детьми. Он еврей, она литовка, причем дочь врага. Он оказывается вначале в гетто, потом в детском доме, затем в российской глубинке. Но в конце концов уже после войны Макс возвращается к своей возлюбленной, в голодную послевоенную Литву, в которой очень неспокойно. И Лайма оказывается совсем не похожей на ту девочку, о которой он помнил все эти годы. Макса и Лайму разделили предубеждения и противоречия, которые остались даже тогда, когда они спустя годы встретились вновь. У меня возник образ такой: два человека, которые занимаются любовью на грубой наждачной бумаге. У них не осталось ни одного кусочка собственной кожи. Это «обтесанные» люди, которые каждый раз с невероятной болью прикасаются друг к другу.
Без слез «Холодное танго» смотреть невозможно. Павел Григорьевич довольно сурово относится к жизни и не стремится ее хотя бы чуть-чуть приукрасить в своем кино. Но человек, который понимает, что он человек, на этот фильм, конечно, пойдет.

– Несколько лет назад вы сыграли главную роль в драме Александра Прошкина «Искупление». Это тоже очень тяжелая картина о реалиях безрадостной, голодной послевоенной жизни.

– Конечно. После съемок у Прошкина, я дал себе зарок, что больше никогда в жизни не буду сниматься в таких фильмах. К счастью, я не знаю, что такое война. А нужно вытаскивать из себя человека, который там был, пытаться осознать весь тот ужас, пережить его. Это крайне тяжело. И сейчас, играя Макса, я все время думал о трагедии. И это, наверно, позволило мне найти, как бы это сказать, умерший тон жизни, когда вроде бы человек живой, но внутри – абсолютно мертвый. И на этой мертвой почве, где расти ничего не может, пытался заново построить жизнь своего героя.

– Если вы дали себе зарок не сниматься в таком кино, почему все же согласились на «Холодное танго»?

– Потому что я понял, что избегать этого неправильно. Надо снова и снова говорить о том, как ужасна война. Делать кино, которое заставляет задуматься о том, что же мы творим, на поводу у чего идем. Почему-то свои проблемы решают единицы, а уничтожаются во имя них миллионы жизней. Почему человек готов причинить боль другому во благо кому-то третьему? Почему мы так слепы, так доверчивы? Почему готовы идти на поводу у других?
Это все равно что когда волк выходит к баранам, они почему-то его боятся, хотя их гораздо больше. Вот этого я не понимаю.
…У меня маленькая дочь. Она так радостно воспринимает этот мир. Я ужасно переживаю за нее, за всех детей. Хочется, чтобы они жили в спокойствии. Да и мне самому хочется. Мне всего 27 лет, я не хочу бесконечно слушать по телевизору, что кто-то кого-то убил, взял в заложники, взорвал. Невозможно уже, тошнит!

– Риналь, вы заговорили о несопротивлении большинства меньшинству, и я вспомнила: в Израиле некоторые молодые люди обвиняли своих предков в несопротивлении – мол, шли на заклание, даже не попытавшись восстать.

– Но разве мы имеем право их осуждать? Мы можем их только пожалеть, они оказались жертвами. Эти израильские ребята-философы не были там, они не знают, что это такое, когда тебя гонят в вагоны и отправляют в Дахау, – и слава богу. Как они могут обвинять кого-то?! Они должны относиться с уважением к своим предкам, жалеть их и пытаться понять, через что им пришлось пройти!

– Риналь, вы не ездили в какой-нибудь концлагерь? В Дахау например?

– Нет. Но однажды, когда у меня были съемки во Владикавказе, я попал в Беслан. И я был в той школе. Когда ты там находишься, тебя накрывает ужас – мне кажется, невозможно представить себе, что пережили те несчастные дети. Что касается холокоста, то я много смотрел документальных фильмов, в том числе Павла Григорьевича Чухрая (речь идет о международном альманахе Broken Silence 2001 года, продюсером которого выступил Стивен Спилберг. – Прим. ред.). То, что ты там видишь, забыть нельзя…

– Вы знаете о книге Ханны Арендт «Банальность зла», где она рассказывает о суде над Адольфом Эйхманом, который заведовал отделом гестапо, отвечавшим за «окончательное решение еврейского вопроса». На суде Эйхман сказал, что он не был антисемитом, он просто «делал свою работу».

– Да, это известная история. К сожалению, большинство немцев тогда так мыслили: они всего лишь исполнители приказов. Ненавидеть их за это? Осуждать? Это легко. Но ведь, на мой взгляд, многие из них тоже жертвы своего времени и обстоятельств. Мы, слава богу, не были на их месте. И я, например, не знаю, смог бы не взять в таком случае под козырек? Конечно, хочется верить, что я бы попытался взрастить в себе внутреннее противостояние этому «банальному злу»…
Но на самом деле сейчас тоже проблема в том, что мы не пытаемся услышать самих себя.
Казалось бы, хотим счастья себе, своим детям, придумываем новые технологии. Но почему же люди так небрежно относятся к этому миру? Этого я не понимаю.

– Кстати, о технологиях. Перед премьерой фильма «Притяжение», мы с Федором Бондарчуком фантазировали о том, каким будет наш мир. Как правило, его видят либо стерильно белым, либо, напротив, ужасающе мрачным. Каким его представляете себе вы?

– Не знаю. Надеюсь, он станет цивилизованным, мудрым. Да, технологии продолжат развиваться дальше, мы все будем заложниками техники. Но, уверен, найдутся люди, которые вспомнят про валенки и прочую старину, оценят их прелесть. В любом случае мир будет разным.
Но, главное – хочется надеяться, – люди перестанут быть стадом, готовым идти непонятно за кем на убой, поймут, что самое ценное в этом мире – это мы сами, люди, и научатся ценить жизнь.

– Человек – существо слабое и, увы, подлое. Как не потерять надежду, что он не оскотинится еще больше?

– Я воспринимаю жизнь оптимистично. Потом я смотрю на близких, на своих друзей, на наших детей – одним словом, на мой мир, и верю, что они сделают все возможное, чтобы изменить мир к лучшему. Хотя бы в будущем. Технологии развились фантастически, а большинство людей почему-то живет замшелыми стереотипами. Нам пора сделать апгрейд внутри себя. Так мыслят немногие, к сожалению. Но все же если такое понимание есть хоть в ком-то – это уже спасение.

– Риналь, я помню, с каким азартом вы снимались в «Трех мушкетерах» Сергея Жигунова. И признаться, думала, что вы не скоро придете к трагическому кино.

– На самом деле, я-то за «Трех мушкетеров», за комедии Гайдая, за самое светлое. Я человек легкого жанра, на мир, несмотря ни на что, смотрю с улыбкой. Мне тяжело играть в таком кино, как «Холодное танго», но в данный момент нельзя молчать. Надо показывать людям, к какому краю мы подошли. Но мне самому ужасно хочется, чтобы появлялось как можно больше комедий, больше красок. Все говорят: «Конечно, это легко – быть легким!» Вот наоборот!
Но я убежден: мы рождены, чтобы быть счастливыми. Я не согласен с мыслью, что наш мир – это прежде всего трубы и мечи. Поэтому я так не люблю нытиков и, пусть это звучит грубо, стараюсь сократить с ними общение. Просто не хочется пускать в свою жизнь еще больше негатива. Я всегда надеюсь на лучшее и благодарен Вселенной за все, что случается со мной.