Никита Явейн: все упрощается…

Ведущий архитектор Петербурга Никита ЯВЕЙН убежден: только дерево может нам обеспечить конкурентоспособность на мировом архитектурном рынке.

«Студия 44» под началом Никиты Явейна на архитектурном рынке уже 25 лет. Это бюро разработало многие крупные проекты в Петербурге, начиная от Ладожского вокзала и заканчивая реконструкцией Главного штаба. Работы бюро стали первыми российскими проектами, попавшими в список победителей Всемирного фестиваля архитектуры (WAF), одного из самых престижных конкурсов мира. На международном фестивале «АРХ-Москва – 2016» Никита Явейн был назван «Архитектором года».

С руководителем «Студии 44» мы поговорили об инновациях в строительстве, градостроительных тупиках и отсутствии общественного сознания.

НН Никита Игоревич, сейчас много говорят об инновациях в строительстве. Появляются новые технологии, материалы…

Никита Явейн. На самом деле строительство очень консервативная сфера. Да, есть какая-то зона экспериментов, она в основном появляется там, где стоимость строительства превышает 2–3 тысячи долларов за метр, а реальные зоны экспериментов – где-то в районе 10 тысяч долларов за метр. То есть эта зона очень и очень мала, эксперименты эти реализуются либо во фрагментах каких-то уникальных сооружений, либо в виллах очень богатых людей, причем в основном в Подмосковье. Так что говорить об этом как о каком-нибудь возможном у нас в ближайшее время тренде нельзя. Если в десятки раз дешевле строить обычным способом, то зачем придумывать что-то новое? Камень, просто распиленный, будет вам стоить 100 долларов за метр, а напечатанный на 3D-принтере – 500 долларов за метр.

НН Мне кажется, или у вас действительно нет интереса к инновационным технологиям?

Н. Я. Это не моя сфера абсолютно. Мне, например, интереснее сейчас реабилитировать дерево как строительный материал.

НН Почему так заинтересовало именно дерево?

Н. Я. Я уверен, что только этот материал может нам обеспечить конкурентоспособность на мировом архитектурном рынке. Если говорить об инновациях, то, конечно, как космическое ракетостроение подталкивает развитие самолетостроения, так и здесь. Сегодня, допустим, стало дешевле делать сложные геометрические формы. Раньше спроектировать какое-нибудь криволинейное сооружение типа нашего вокзала «Олимпийский парк» в Сочи было практически невозможно, сегодня – без особых трудов.

НН Кстати, о геометрических фигурах. Несмотря на вокзал в Сочи, излюбленные ваши фигуры традиционные – пирамида, круг.

Н. Я. Да, потому что кривые линии очень скучны на самом деле. То, что проектировала Заха Хадид, на рисунках ничего, а в натуре – скукота. Музей современного искусства в Риме – можно, конечно, им восторгаться, но ведь скучно, второй раз к нему не хочется приходить. А вот каким-нибудь Пантеоном не устаешь любоваться. Так называемые геометрические первоэлементы освящены историей, в них есть некий сакральный смысл, масса подтекстов. В сочетании они порождают дополнительные культурные смыслы.

НН Говоря о современных домах и фантазируя о домах будущего, акцент делают прежде всего на экологию, эстетика как будто на втором, а то и третьем месте.

Н. Я. Это экономия мысли. Все эти разговоры об экологических домах – некий компромисс между экологическим сознанием и бизнесом. Наш вокзал в Сочи – первое общественное здание, не считая бизнес-центров, получившее сертификат Very Good от BREEM, что подтверждает соответствие проекта мировым стандартам экологической устойчивости. Но, на мой взгляд, пока это абсолютно формализованная вещь. Конечно, стремление делать дома, учитывая green standard, имеет определенный смысл. Но смысла этого сегодня 20–30 %, не больше. Это все равно что собирать раздельно мусор, а потом скидывать его в общие баки и отвозить на свалку.

НН А что с эстетикой? Приведу странный пример – знаменитое здание Рейхсканцелярии Гитлера, которое спроектировал Альберт Шпеер. После войны на его месте построили квартал немецких «хрущевок». Помпезное и имиджевое уступило место полезному и дешевому.

Н. Я. Я не в восторге от архитектуры Шпеера, но она и в самом деле величественна. К слову, о Шпеере – в чем он был гениален, так это в организации знаменитых парадов: гигантский Цеппелин-плас, вертикальные прожектора, эффект «светового храма». Сегодня на этих принципах весь Голливуд строится, не догадываясь, откуда ноги растут. Геббельс, думаю, был бы счастлив, узнав, на чем держится американская культура.

Но если возвращаться к тем пятиэтажкам, то да, в Берлине таким образом центр города превратился в окраину. А центр был перенесен на другую сторону Шпрее. Но для Берлина это не стало чем-то экстраординарным, потому что этот город возник из конгломерации деревень, в позднем Средневековье объединился с Кельном-на-Шпрее… Многоцентровая основа для него органична.

НН В отличие от нас?

Н. Я. Конечно. У каждого города своя история. Какие-нибудь автомобильные города развивались по своим принципам. В Лос-Анджелесе, например, центр – очень формальная вещь, для его жителей поехать поужинать в ресторане за 10 километров – нормально. Так что с генезисом города бессмысленно бороться.

НН Вы сейчас говорите о genius loci? Архитекторы, градостроители в своих проектах должны учитывать историю места?

Н. Я. Да. Правильно, когда архитектура выращена изнутри, а не придумана, не привнесена извне.

НН Насчет центра. Помните советский проект нового центра вокруг Дома Советов на Московском проспекте? Имело бы смысл вернуться к идее еще одного центра в Петербурге?

Н. Я. А зачем? Вообще, это сложный вопрос. Наверное, целесообразно вынесение из центра города общественно-деловой функции: в Петербурге в меньшей степени, чем в других крупных городах постиндустриальных стран Европы, но все же есть офисная функция. Но потенциал офисного строительства у нас почти исчерпан, даже существующие офисы загружены не на сто процентов. Чтобы произошел качественный скачок, все должны принудительно переселиться из Москвы. Но крупный бизнес этого не хочет, потому что понимает: в Питере, вдалеке от правительственных структур, кабинетов высоких начальников, без ежедневных контактов с ними выжить невозможно.

НН В таком случае какими функциями обладает Петербург?

Н. Я. Сегодня реально говорить о Петербурге как о довольно серьезном промышленном центре. Сохраняется научно-образовательная функция, хотя она несоизмеримо меньше, чем у Москвы. Есть туристическая функция, которую трудно развивать, потому что Петербург некомфортен для туризма.

НН Почему?

Н. Я. У нас практически мертвый центр. Мало общественных пространств, открытых дворов, пешеходных зон, много жилья, сплошная парковка, узкие тротуары. То ли дело Москва – она меньше чем за десять лет изменилась до неузнаваемости: в районе Бульварного кольца, по сути, нормальный туристский пешеходный город с массой каких-то культурных зон, ресторанчиков.

НН Если не ошибаюсь, 80 % старого фонда в плачевном состоянии. Это так?

Н. Я. Я слышал цифру 800 брошенных домов. И по моему пониманию, это дома, у которых вообще нет собственников. Еще домов 400, которые находятся в чьей-то собственности, но формально. Так что можно говорить о более чем тысяче зданий, а это процентов пять исторического фонда.

НН И что же делать? Сносить? Это не слишком радикально?

Н. Я. В этом деле нужны компромиссы. Но у нас градозащитники не идут на компромиссы. Ощущение, что им выгодно, чтобы здания падали, а они бы после этого начали бить в колокол: почему ничего не делали! Это тоже некая политика. Сейчас невыгодно создавать. Сейчас выгодно не пущать, возмущаться, протестовать. Время такое…

НН А у вас какая концепция развития исторического центра?

Н. Я. Я ее обозначил пять лет назад, когда был конкурс на развитие Коломны и зоны Марсова поля. У нас была идея распространить общественные функции и пространства внутрь кварталов. Но тут возникает проблема: реализовать программу реконструкции исторического центра Петербурга невозможно без расселения. Без раскрытия дворов, которые превратили в личные парковки. На каком основании? Ставит человек свой мерседес, и не дай бог кто-нибудь случайно дотронется до него. А вот заплатить за парковку 100 рублей этот человек считает нарушением его личных прав, его философии – ведь все же должно быть бесплатно! И никого не волнует, что машина, брошенная на тротуаре, замораживает часть общегородской территории. Разве это не жлобство – считать, что она в твоем личном пользовании? Но когда говоришь, что необходимо расселять, что нужны платные парковки, – сразу возникает буря возмущения. В этом смысле без жесткого административного решения ничего сделать нельзя. В итоге Петербург в чем лидер – так это в строительстве резервного жилья для всей страны. И держим это лидерство, хотя для города это тупик.

НН Чем хранить деньги в банке, лучше вложить в квартиру?

Н. Я. В каком-то смысле. Половина, если не больше, новостроек является таким резервом. Кто-то покупает жилье на старость, кто-то просто вкладывает деньги. Или кто-нибудь где-нибудь поднялся на Ямале, потом приезжает в Петербург. Или какой-нибудь нефтяник из Средней Азии. И оно понятно почему: жилье дешевле, чем в Москве, а имиджа не меньше. Так что провинциализация города, безусловно, происходит.

НН Нет амбиций?

Н. Я. Амбиции амбициями, ресурсы города достаточно ограниченны. Созданием общественных пространств власти озадачиваются в эпоху экономического роста.

НН На прошедшем в мае «Форсайт-флоте» немало говорилось о том, что управление градостроительным развитием буксует. Что нет четкого понимания, каким должен быть градостроительный план.

Н. Я. Его и не может быть. Это политика. Нормальный план вызовет бурю возмущения у всех, а этого никто не хочет. У нас привыкли возмущаться, привыкли не разрешать. Как только озвучиваешь какой-нибудь план, сразу же встречная волна негатива!

НН Есть мнение, что многие голосуют против только потому, что они не владеют информацией. А значит, ее надо доносить до людей. И в этом смысле очень важно развивать в городе сообщества.

Н. Я. Как их развивать? Как можно развивать гражданское сознание? Выходит человек и выкидывает мусор прямо себе под дверь. А потом пишет жалобу: почему не убрали? Забрали бы квартиру, сразу вел бы себя по-другому. У меня есть знакомый, который в Париже вывесил кондиционер во двор. Еле отбил свою квартиру после этого. Проблема в том, что у нас случилась квартирная приватизация. Хотя не случайно американцы говорят, что у дома должен быть один собственник, а остальные – арендовать жилье. Потому что любая иная форма потенциально конфликтна. Тем более при нашем доморощенном индивидуализме и доморощенной частной собственности. Та же история, что и с парковками: нам все должны, а мы сами палец о палец ударить не хотим.

НН Никита Игоревич, возвращаясь к теме общественных имиджевых объектов. Как вы относитесь к «самым большим в Европе» планетарию, колесу обозрения? Что это за страсть к мегапроектам?

Н. Я. Да, сегодня общественное сознание такое достаточно смешное. Опять же провинциальное, рекламное, поверхностное. Туристы, возвращаясь домой, любят гордо рассказывать всем, что видели самого большого слона или самый большой водопад. Вот и здесь то же самое.

НН Ощущение, что это происходит потому, что никто не может предложить глобальную архитектурную идею. Развитие сталинского ампира как идентичной российской архитектуры невозможно?

Н. Я. Это бессмысленно. Даже те, кто ее делал, если говорить о послевоенном периоде, понимали, что это не более чем вывеска и что это тупик. И потом тогда еще не была забыта классическая профессиональная культура, люди умели строить сталинские высотки. То, что делается сегодня в этом стиле, – безобразие. Застекленные лоджии на восемь этажей или 18-этажный классический дом – это просто смешно. Некоторые великие мастера пытались выкрутиться, у них более-менее получалось, но и это всегда был жуткий компромисс. А то, что было построено после войны, – пошлятина откровенная. Есть города, созданные в этом стиле, – они мертвые.

НН Но это я к вопросу о национальной архитектуре – это искусство стало унифицированным.

Н. Я. Потому что сегодня, во-первых, нет спроса. С 1956 года в нашей стране архитектура перестала быть искусством (в 1955 году было принято постановление «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», положившее конец сталинскому ампиру, началась массовая типовая застройка. – Прим. ред.) В Петербурге многие дома делаются проектными конторами при различных строительных концернах. И что красиво, а что – нет, решает продавец квартир или заказчик. Но я вам скажу, что теперь это общемировая тенденция. Все упрощается.

НН В этом смысле вам не приходится жаловаться – на международном фестивале «Арх-Москва» вас выбрали архитектором года, английское издательство выпустило книгу о «Студии 44». Какие темы кроме реабилитации дерева вы разрабатываете?

Н. Я. Первое – это мы возрождаем традиции ленинградской архитектуры 1930-х годов, периода перехода из позднего конструктивизма в ар-деко. Вторая тема – общественные здания. В частности, мы сделали здание Академии танца Бориса Эйфмана. Этот проект в прошлом году признали лучшим в номинации «Школы» на Всемирном фестивале архитектуры (WAF – один из самых престижных конкурсов мира. – Прим. ред.). Также мы отреставрировали деревянный особняк Добберт на Петроградской стороне под музей петербургского балета. И сейчас мы взялись за третью очередь балетного проекта – реконструируем школу и рядом с ней строим Детский театр балета. Это будет такая модель классического театра в мини-масштабе, прообразом стал мой любимый театр Юсуповского дворца. Прорывом может стать наша псковская работа, если она, конечно, будет реализована так, как задумана. Речь идет о приспособлении здания ТЭЦ 1930-х годов под жилой дом с созданием атриума на месте машинного зала. Рядом мы построили несколько двух-трехэтажных корпусов, которые воссоздают некий мифологизированный образ псковского дома, и хочется надеяться, они могут стать примером для будущей псковской застройки.

И, наконец, если говорить о крупных проектах, мы завершили Железнодорожный музей за Балтийским вокзалом. Работа любопытная, хотя было сложно при жестких финансовых ограничениях добиться того, чего хотели,  – романтизировать индустриальный мир. Надеюсь, в конце лета музей откроется, и вы все увидите сами.

Елена Боброва

Фото предоставлены «Студией 44»