Философский монолог о санкциях
Что общего у козлобородника, фенхеля, морлакко, топинамбура, гуайявы и пассифлоры? Вы вообще слышали все эти диковинные русскому уху названия?
Ну да, вы-то уж, конечно, слышали. Пусть и не все, но вы ведь жители мегаполисов, избалованные в последние тучные путинские сытые нулевые годы изобилием ассортимента и свободой передвижения в любой самый экзотичный уголок мира. Это вот среднему крестьянину из Тамбовской области или рабочему Уралвагонмаша об эти слова язык только ломать, плюнут они оба да навернут картошечки с капусткой квашеной в первом случае и пельмешки с батоном во втором. И матюгнутся незлобливо в адрес тех, кто всего этого вышеописанного изобилия лишился в одночасье. Ведь когда в студии единственного независимого телеканала «Дождь» люди с ровным слоем средиземноморского загара вполне серьезно обсуждают, без каких сортов сыра и рыбы кому из них будет сложнее всего обойтись, то крестьянину Тамбовской области и рабочему Уралвагонмаша сразу хочется пойти и «величаво повешать и пожечь» (А. Блок) этих столичных гурманов и креаклов. Усредненный рабочий и крестьянин, конечно, как и все, недолюбливает государство, бюрократию, коррупцию, но это как физический раствор его обыденности – в нем хоть и тухло, но как-то привычно и предсказуемо. А эти либеральчики с их социальным снобизмом только удваивают санкционный аффект. Правильно, дескать, так им и надо, совсем зажрались, пусть знают и не высовываются. Надо быть ближе к народу. Ближе к народу – значит ближе к Богу.
Санкции и с чем их едят
Стол накрыт. Сверху пикирует хрустящий багет со шпинатом. В него тут же вздернулись стебли черемши. В ответ выкатываются гигантские оливы и ощериваются торчащими из них зубьями анчоусов. С востока из рассолистых болот выезжают пупырчатые БТР и стряхивают маскировку укропа. По флангам ощетинились креветочные полки. В нейтральные воды вплывает атомная семга. Все готовы к бою. Но что это? Таможня проглядела прошутто, который вклинился в колбасную тарелку. А тут еще под видом «заключенного в кишки, желудки, пузыри, кожу и аналогичные оболочки» шпионски пролез хамон. Ничего не поделаешь, из-под блестящего панциря жаровни взметнулось длинношеее тело ракетоносителя.
Нафаршированный гусь распахивает свою полость, и в атаку бросается гречка с грибами – царица полей и лесов. Но контрнаступление вязнет в голубой плесени дор-блю и захлебывается божоле. Минутное перемирие. Все гадают, чью сторону примут обезличенные немаркированные стебли сельдерея. Перемирие нарушают провокации пареной брусники с клюквой.
И вот уже трассирующие всполохи спагетти перемежаются канонадой карликовых моцарелл. Но тут на стол обрушивается бутыль самогона, и все расплывается в мутной дымке. Ризотто и черри взрывной волной отброшены на пол. Кажется, это конец. Круглые кольца лука недвижно повисли на стенках салатниц. Зловеще застыли майонезные лужи с кровавыми свекольными разводами. Мозгообразно индевеет сливочный жир на блюде из-под бефстроганова. Под карнизом фаянсовой миски дрожит чудом уцелевший фейхоа. Ему очень страшно. Из-под осколков разбитых бокалов выползают перепуганные икринки и муравьиными стайками уносят останки павшего смертью храбрых горошка в муравейник помойки. И лишь торт наполеон остался нетронут. Весь при параде стоит себе на холме холодильника, взирая на поле боя.
Вот такая война как продолжение политики с привлечением иных средств. Ради благих целей все средства хороши. Не мы начали, но кто к нам с мечом, тот… (дальше вы знаете). Так почему же обычная еда и прочие радости потребления становятся агентами (акторами) в масштабах геополитических игр властей предержащих? Уж власти предержащие-то знают, что придержать, а что вывалить на дипломатическую скатерть-самобранку. «Отчего вообще возникают войны?» – спрашивает один герой романа Ремарка «На западном фронте без перемен». «Чаще всего от того, что одна страна наносит другой тяжкое оскорбление», – отвечает ему другой. «Страна? Ничего не понимаю. Ведь не может же гора в Германии оскорбить гору во Франции. Или, скажем, река, или лес, или пшеничное поле». На самом деле герои Ремарка – солдаты 1-й Мировой войны – только разыгрывают из себя простаков. Они, конечно понимают, что «государство и родина – это на самом деле далеко не одно и то же», потому что какому-нибудь французскому (русскому?) слесарю или сапожнику нет никакой надобности воевать.
Мама ела сало. Витебский вокзал – это вокзал моего детства и юности, откуда я каждый год уезжал в украинское село Слобода Шоломковская к своим бабушке и дедушке по материнской линии. Это поезда из Одессы и Кишинева, которые в дикие 90-е доставляли нам с мамой бабушкины передачки с кровяной колбасой, домашним салом, творогом, яблоками белый налив, и ведерком с заботливо уложенными в тыквенные семечки домашними яйцами. Бабушка несколько лет как умерла. Поезд стоит по два часа на белорусской, потом на украинской таможне. Моя мама, вздыхая, откупоривает коробки с салом и яйцами. Люди в бронежилетах, играя скифскими скулами, равнодушно осматривают содержимое. «Что в коробке?» «Сало, яйца, творог», – отвечает мама. Люди в бронежилетах проходят дальше. В следующих купе история повторяется: «Что везете?» – «Сало». История на этих землях вообще движется по кругу, циклично, как в архаических аграрных культурах. Скифские скулы буднично передергивают затвор автомата, магазин которого еще полон и горяч. Завораживающе блестит вороная сталь.
Один знакомый московский художник любит описывать процесс взросления своей дочери. «По телевизору шли мультики, – пишет, он. – Я отвлекся, отошел, вернулся – а дочка сидит перед проезжающей на экране бронетехникой и спрашивает: пап, а пап, тебе какие больше ракеты нравятся – «Тополь», «Искандер» или «Сатана»? Меня прет от всех! «Тополь» круче Хелло Китти, пап, купишь мне «Тополь»? Хочу «Искандер» на Новый год, а «Сатану» на день рожденья!» Даже если художник и приукрасил степень очарованности ребенка красотой военных «игрушек», это не отменяет сам факт того, как легко и быстро происходит в детской психике самоидентификация со смертельным оружием. В конечном итоге мы все являемся детьми, играющими с огнем, когда покупаемся на националистическую и патриотическую риторику власти и масс-медиа. Санкции сделают нас сильнее. Они сплотят нас. Мы импортозаместимся и привьемся от чумы толерантности. Не время гастрономических экзотицизмов, так как страна в опасности и надо есть простую, а главное, полезную и такую духоподъемную русскую пищу. Санкции как самооскопление – искупительный православный обет. Русский дух наконец-то обрел свои скрепы и воспарил надо всем Русским миром.
Санкции против России — война политическая
Итак, воюют, конечно же, не лосось со щукой и даже не одни санкции с другими, а спрятавшиеся за ними политические субъекты. Ведь любые продукты, вещи, законы – это лишь видимые оболочки сложной цепи действительных отношений. Эти формы видимости открыл еще Маркс и назвал их «превращенные формы». Превращенные формы именно своей обособленностью и бытийностью играют роль самостоятельного механизма в управлении реальными процессами на поверхности системы. Вот лежит на полке русский шоколад «Бабаевский», а на самом деле это объективация сложных производственных процессов, отсеченных для покупателя, которому и не надо знать обо всех этих процессах, если шоколад тает у него во рту. И что ему до того, что какао-масло, сухое молоко, а также технологии и оборудование для этого шоколада импортируются. И получается в итоге что-то иррациональное: под санкции попал швейцарский шоколад, а подорожал наш, бабаевский. Так и во всей этой свистопляске с санкциями за информационным шумом и ура-патриотическими слюноотделениями упускается главное. Основная загвоздка, что мы по доброй русской традиции полностью отдаемся воле другого и не ставим под вопрос сам факт того, что кто-то за нас решает, можно ли нам есть пармезан или нет. Допустим, я его не ел и не собирался есть и впредь. Но почему же государство вправе запретить мне саму возможность выбирать, хочу ли я съесть пармезан или только сыр российский 45-процентный? Мы заключили с государством общественный договор по передаче своих естественных прав взамен на заботу и безопасность. Но как далеко заходит этот самый общественный договор? Не опутало ли гоббсовское гос-во Левиафан все сферы нашей жизни настолько, что каждый вдох подобен спазму грудной жабы? Дело ведь вообще не в пармезане, а в таком экзистенциальном проявлении любого человека, как свобода. За пармезан никто не выйдет на митинг и не захочет умирать, но трагифарс в том, что из пармезанов и складывается тот самый удушающий нерв времени, страна движется по пути тотализации к изгойству. Пройденный трагический этап циклически обращается своим фарсом, но этот фарс мы вынуждены проживать в своих реальных жизнях. И оттого-то и весь трагизм, что реальной трагедии истории не происходит, а череда фарсов продолжается.
Диалог героев Ремарка заканчивается репликой, которую сегодня должно себе зарубить на носу каждое СМИ, включившееся во все ускоряющуюся гонку нагнетания ненависти по обе стороны конфликта: «А все же у них врут больше, чем у нас, – вы только вспомните, какие листовки мы находили у пленных, – там ведь было написано, что мы поедаем бельгийских детей. Им бы следовало вздернуть того, кто у них пишет это. Вот где подлинные-то виновники!»
