ЕЛИЗАВЕТА БОЯРСКАЯ, интервью
Марина Цветаева и Борис Пастернак переписывались 14 лет – с 1922 по 1936 год. На несколько месяцев отношения их превратились в своеобразный любовный треугольник – незадолго до своей смерти к их диалогу подключился Райнер Мария Рильке, которого Цветаева называла не поэтом, а «самой Поэзией». Переписка трех поэтов, полная страстей и возвышенных мыслей, легла в основу мультимедийного музыкального спектакля «1926», премьера которого состоится 25 января в Малом зале филармонии.
НН Елизавета, почему Цветаева? Мне всегда казалось, что вам ближе Ахматова…
ЕЛИЗАВЕТА БОЯРСКАЯ: Я всегда любила Цветаеву за темперамент, за безжалостное по отношению к самой себе, безо всякого стеснения внутреннее обнажение. Она, конечно, была космически одарена. Цветаева не боялась экспериментировать ни с размерами, ни с рифмами. То, как она подбирает звук, то, как у нее все построено на чувственности, и, например, чтобы передать тревожность, она наваливает шипящие – все это, конечно, потрясающе. Ее стиль совершенно уникален. Но не менее уникальна ее судьба, такая неприкаянная. И захотелось попытаться понять, какой же она была. Чем она жила в середине 1920-х, когда от Серебряного века и от революции еще оставалась иллюзия романтической приподнятости, а по факту уже гремела безжалостными жерновами советская действительность. Попытаться понять, что же это была за женщина, которая пережила множество романов, в том числе с Софьей Парнок, и была бесконечно предана своему мужу Эфрону. Женщина, у которой умерла дочь от голода. И кто-то обвиняет Цветаеву в халатности, а кто-то утверждает, что, отдавая дочь в приют, она пыталась ее спасти от голода. Все так неоднозначно…
Но потому-то и интересно примерить на себя эту уникальную личность. Не просто читать ее стихи, а – подчеркну – примерить на себя. И переписка ее с Пастернаком и Рильке дает такую возможность. Это такой удивительный любовный треугольник в письмах, в который мы вплели поэму «Крысолов», написанную Цветаевой в том же 1926 году. В этой поэме отражено все – и страх Марины, и ее одиночество, и само время.
НН 1926-й – очень важный для Цветаевой год. В конце декабря умер Рильке, которого она боготворила. Эта смерть стала для нее ударом, от которого она так и не оправилась…
Е. Б. Она писала в посмертном письме поэту: «Милый, раз ты умер – значит, нет никакой смерти (или никакой жизни!)». Цветаева боялась смерти, и в то же время стремилась к ней, раз за разом совершая попытки суицида.
НН И в конце концов, окончательно свела счеты с жизнью. Правда, есть мнение, что это был не суицид, а убийство – мол, странно: жарить рыбу, и вдруг, не сняв передник, взять и повеситься. А я прекрасно представляю себе эту картину: война, эвакуация, угол в елабужском доме, который она делила с сыном, муж и дочь в тюрьме. Короче, безысходность и этот тошнотный запах дешевой рыбы – как последняя капля.
Е. Б. Я думаю, иного выхода у Цветаевой уже не было – в какой-то момент страх смерти уступил ее бесконечному отчаянию.
НН Но возвратимся к переписке. Накал страстей там нешуточный, а между тем отношения исключительно платонические. 14 лет Цветаева переписывается с Пастернаком, ни разу за это время не встретившись. Но когда встреча все же состоялась, «роман в письмах» тут же закончился.
Е. Б. Им и не надо было встречаться – настолько «вне жизни» они витали, настолько самодостаточным был их эпистолярный роман.
НН Но тогда почему вообще возник и так долго длился этот виртуальный роман? У нее был Эфрон и другие влюбленности, у Пастернака – жена и тоже возлюбленные…
Е. Б. Это совсем другой уровень связи. Шестое чувство. Пятое время года. Четвертое измерение. С Эфроном у нее были сложные отношения, в которых смешались и любовь, и сочувствие, и доля, и понимание, что это единственная надежная в ее жизнь гавань. Но это был другой масштаб личности, другой разрез личности. Она все равно ощущала себя одинокой. И вдруг она обнаруживает, что ее мысли, ее страхи, ее одиночество, ее существование с оголенным нервом разделяет еще кто-то сомасштабный ей. Тем более это было важно для Цветаевой – шел шестой год эмиграции, она подавлена нищетой, безнадежностью, постирушками, которыми зарабатывала на жизнь. Эти послания Пастернаку, Рильке для нее как глоток свежего воздуха. Как способ выживания. Да, это был любовный треугольник, но не пошлый, скабрезный, а «равнобедренный» треугольник, где каждая грань сама по себе – уникальная личность.
НН Вы играете вдвоем с Анатолием Белым. Но у вас же треугольник…
Е. Б. Рильке у нас присутствует незримо – как некая недосягаемая вершина. Его голосом говорит скрипка. Вообще, когда в нашем проекте появился скрипач-виртуоз Дмитрий Синьковский, все встало на свои места – так точно музыка выражает характер отношений между поэтами. Цветаева и Рильке – это гармония, Цветаева и Пастернак – хаотичная экспрессивная музыка. Композитор Алексей Курбатов в партитуру спектакля вплел и собственные произведения, и произведения классиков – Бартока, Баха, Берга, Пендерецкого, Шостаковича, Пьяццоллы.
Цветаева – Пастернаку. Сентябрь 1925 года
«Ты думаешь – к Рильке можно вдвоем? И, вообще, можно – втроем? Нет, нет. Вдвоем можно к спящим. На кладбище. В уже безличное. Там, где еще лицо… Борис, ты бы разорвался от ревности, я бы разорвалась от ревности, а м. б., от непомерности такого втроем. Что же дальше? Умереть? И потом Рильке не из благословляющих любовь, это не старец. (Не «к Толстому», не Рабиндранату и пр.) К Рильке за любовью <вариант: с любовью> – любить, тебе как мне».
Цветаева – Рильке. 9 мая 1926 года
«Райнер Мария Рильке! Смею ли я называть вас так? Ведь вы – воплощение поэзии – должны знать, что уже само ваше имя – стихотворение. Ваше имя не рифмуется с современностью, оно идет из прошлого или будущего, издалека…»
Цветаева – Рильке. 6 июля 1926 года
«Я не русский поэт и всегда недоумеваю, когда меня им считают и называют. Для того и становишься поэтом (если им вообще можно стать, если им не являешься отродясь!), чтобы не быть французом, русским и т. д., чтобы быть – всем».
Цветаева – Пастернаку. 19 ноября 1922 года
«Мой любимый вид общения – потусторонний: сон. Письмо как некий вид потустороннего общения. Последнее, что я бы хотела удержать, – голос. Письмо – не слова, а голос. (Слова мы подставляем!) Я не люблю встреч в жизни: сшибаются лбом. Две стены».
«Ничья хвала и ничье признание мне не нужно, кроме Вашего, руку на сердце положа. – О не бойтесь моих безмерных слов, их вина в том, что они еще слова, т. е. не могут еще быть только чувствами. Когда я окончательно поверю в Вас, я перестану Вам писать».
Цветаева – Пастернаку. 1 февраля 1925 года
«Наши жизни похожи, я тоже люблю тех, с кем живу, но это – доля. Ты же воля моя, та, пушкинская, взамен счастья». («На свете счастья нет, но есть покой и воля».)
Елена Боброва
