«Обломов». История одного абсолютно счастливого человека

160 лет назад свет увидел «Обломова» Ивана Гончарова – один из самых неоднозначных русских романов. Сменился политический и социальный ландшафт, мы пережили крах одной империи, потом другой, а вокруг Обломова и Штольца ломают копья (щепки попадают и в женщин, которые любили Обломова, – рафинированную Ольгу Ильинскую и тихую «хлебопечку» Пшеницыну). За «Обломова» взялся Театр им. Комиссаржевской.

Режиссер спектакля Леонид АЛИМОВ (он же главный режиссер театра) вместе с художником Владимиром Фирером придумал мир Обломова на пограничье, между сном и явью. Обломов утопает в мечтах и грезах, но стоит ему опустить ноги с дивана, как он оказывается на земле. О том, чем берет «Обломов», мы поговорили с режиссером и поняли: Обломов – первый дауншифтер. Наш современник.

– Леонид, с «Обломовым» ведь случился любопытный парадокс: Гончаров как публицист хотел в своем романе обличить Обломова и возвысить Штольца. «Сколько Штольцев должно явиться под русскими именами?» – вопрошал писатель. И ничего с обличением у Гончарова не получилось…

– Совершенно верно. В этом смысле великолепно сказал Дмитрий Быков, который заметил, что ни в одной литературе мира нет ничего подобного: когда писатель стремится обличить какой-нибудь порок, а в итоге мы влюбляемся в носителя этого порока. Вспомним «Преступление и наказание», ведь к концу романа мы сочувствуем преступнику Раскольникову и начинаем подумывать: «А может, и правда не тварь дрожащая, а право имеет?» То же самое с Обломовым. Пытаясь избавиться от своих комплексов и лени (ведь Гончаров, по собственному признанию, писал своего Илью Ильича с себя), он создал одного из самых обаятельных, хотя и противоречивых образов русской литературы.

– Вы интересовались, как относятся к роману Гончарова на Западе?

– Он был невероятно популярен при жизни самого Гончарова. Более того, как ни парадоксально, вначале роман вышел в Англии и только потом в России.

– Тяга к экзотике?

– Тяга к разгадке пресловутой русской души, желание понять, что же такое наш национальный характер. Тургенев ведь тоже был очень популярен на Западе. А уж про Достоевского и Толстого и напоминать не надо.

– А что в России? Как приняли Обломова?

– Интеллектуальная элита в России традиционно расколота по идеологическим, культурным, художественным и этическим признакам. И тогда кто-то обвинял «Обломова» в том, что Гончаров тянет нас в архаику, кто-то, наоборот, говорил, что это прогрессивный роман. Доставалось не только праздному Обломову, но и деятельному Штольцу. Хотя, казалось бы, человек-мечта: православный, воспитанный в русской глубинке, но с немецкими привычками и воспитанием, трудоголик, прагматик, но с русской душой, что выражается в отношениях с Обломовым – всегда готов прийти товарищу на помощь. В общем, как у Гоголя в «Женитьбе»: «Вот бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…»

– Что же это за «человек-мечта», если после смерти друга он взял к себе только родного сына Обломова, а вдову оставил доживать одну в бедности? Ведь помогать ей было нерационально и непрактично. Вы какую позицию занимаете по отношению к этим героям? И в первую очередь к Обломову?

– Для меня это история мужской дружбы и невероятно непростой любви прежде всего. А Обломова считаю… хорошим. Хотя мы не должны забывать одну простую вещь: Илья Ильич мог позволить себе быть этаким Диогеном и взирать на мир из бочки, будучи владельцем достаточного количества крепостных душ. По нынешним меркам, это то же самое, как если бы он владел четырьмя огромными квартирами на Тверской в Москве, сдавал бы их, а сам жил на Гоа, презирая весь мир: «Идите к черту со своей суетой».

– Так в чем же положительность Обломова, которую вы будете транслировать нам, зрителям? Его отстраненность от суеты практицизма?

– Не только. Начну не с самого Обломова, а с нас. Мы с пресловутым торжеством технологий оказались в удивительной западне. Думали, что Интернет, соцсети облегчат и украсят нашу жизнь – ах как здорово, мы сможем не выходя из дома путешествовать по всему миру, быть в курсе всего происходящего, иметь возможность послушать любимую музыку, увидеть фильм, который только что вышел в прокат. Но оказалось, что мы стали рабами абсолютно ненужной нам информации, и на этот мутный поток уходит наша жизнь, единственная, неповторимая. И тут я провожу параллель с Обломовым. Его отказ выезжать в свет, нежелание быть в курсе событий можно приравнять к тому, что наш современник отказывается от соцсетей, не желая знать того, что происходит в других местах. И, кстати, любопытная деталь. Казалось бы, ничего общего не было у Бориса Пастернака и Обломова. Но тем не менее есть история: во время войны в глухой деревне, куда эвакуировали членов Союза писателей, все на обед приходили с газетами, и только Пастернак с томиком Шекспира на английском. «Почему вы не читаете газет?» – спрашивали Бориса Леонидовича, на что он отвечал буквально как Обломов: «Зачем мне это читать, если через какое-то время я от вас все и узнаю?» Вот и Обломов выламывается из системы. Кстати, любопытно, что за последние два года в репертуаре нашего театра выстраи­вается определенная сквозная линия, которую внимательный зритель может проследить. Матрена из солженицынского «Матрениного двора», мольеровский Альцест-мизантроп, принц Датский в «Гамлет-квест», Юрий Живаго, а теперь и Обломов – все они «иные».

– С одной стороны, я позицию Обломова понимаю и принимаю, а с другой: помню, как в юности во мне все протестовало, когда читала про жизнь Обломова у Пшеницыной – абсолютно растительное существование.

– Мы в спектакле попытаемся взглянуть на эту историю немного по-другому. Не буду раскрывать всех карт, скажу лишь, что Обломов в Агафье Матвеевне нашел тот самый «утраченный рай», по которому скучает. И он умирает у нее практически на руках, как святой – без страданий, во сне.

– Символично…

– В том-то и дело, что в «Обломове» очень много символичного. Например, фамилии персонажей – говорящие.

– Вряд ли Обломов от пошлого «облом»…

– Нет, конечно. Илья Ильич – обломок прошлой жизни, тихого и светлого рая. Штольц с немецкого переводится дословно как «высокомерный». В фамилии Ильинской скрывается пророк Илья, ну а с Пшеницыной и вовсе все ясно: пшеница – символ плодородия. Я глубоко убежден: Обломов закончил свою жизнь абсолютно счастливым человеком. Да, возможно, его смерть ускорили водочка да вкусная, но жирная пища Пшеницыной, но главное: он умер в любви и ласке. Вообще, Пшеницына – мой любимый персонаж в романе. Молодая вдова с двумя детьми, работает не покладая рук, бывший муж умер от белой горячки, и можно быть на сто процентов уверенным, что он бил ее. Несчастная, затюканная женщина, которая в лице Обломова обрела долгожданный покой. Как и он в Пшеницыной обрел все, о чем мечтал.

– Но у нее было такое короткое счастье.

– Вы знаете, немногие могут похвастать тем, что на их долю выпало такое пусть короткое, но полное счастье. Мне кажется, в экранизации Михалкова лучшее – это последние 10 минут, когда камера безмолвно проезжает по дому Штольца и Ольги Ильинской, и перед нами два абсолютно чужих человека, сидящих в разных концах дома. А потом мы видим лицо счастливой матери маленького Андрюши, сына Обломова и Пшеницыной, которого взяли к себе Штольцы. По ее лицу текут слезы, но это слезы счастья…

КСТАТИ

Гончаров написал и такое замечательное произведение, как «Фрегат Паллада», в основе его – кругосветная экспедиция, пресс-секретарем которой был Иван Гончаров. Вообще, Гончаров, как и его герой Обломов, был ленив и тяжел на подъем. А тут целая эпопея: сдать квартиру в Петербурге, рассчитать слугу, отобрать вещи, какие взять с собой, какие непонятно где оставить. В общем, масса бытовых неудобств. И вдруг уже на борту Гончаров понимает: не нужна ему никакая экспедиция. И просится сойти в ближайшем, британском, порту. Но, кажется, никто на корабле не был против решения Ивана Александровича, ведь сколько можно слушать ежеутренние жалобы на бессонницу и «ах, это путешествие просто невозможное!» Но однажды у Гончарова поинтересовались: «Что же на этот раз мешало вам спать?» «Зубы болели!» – простонал писатель. Все переглянулись: оказывается, ночью была учебная тревога «человек за бортом», стреляла пушка, народ бегал по палубе, кидали спасательные круги, спускали шлюпку. Но самое любопытное: Гончаров так и не сошел с кораб­ля, у него в воображении нарисовалась страшная картина: он ходит по Лондону, не зная языков, оттуда надо перебираться в Париж, затем на лошадях до Петербурга, надо заново искать квартиру, нанимать слугу, забирать вещи. В общем, приуныл писатель и остался. Вот она, лень Гончарова…

Ольга Машкова