Персоны

Михаил Шемякин: «Русское искусство должно быть серьезным»

19 мая в Центре Шемякина на Садовой откроется новая выставка, посвященная забинтованной фигуре в искусстве. О странной потребности человека закутываться, о том, как меняется наш генетический код, и, конечно же, о своих планах рассказал Михаил Шемякин, только что отметивший свой 75-летний юбилей.

ОБ ИССЛЕДОВАНИИ ПСИХОЛОГИИ ЧЕРЕЗ ИСКУССТВО

– В своей исследовательской лаборатории, которую я обозначил как Институт философии и психологии творчества, вот уже свыше пятидесяти лет я занимаюсь поисками общих корней в изобразительном искусстве, рождающих поразительные схожести в области стилей, как формальных внешних, так и внутренних духовных. Методика моих исследований довольно-таки отличается от традиционно искусствоведческих. Это не совсем искусствоведческий анализ: тут фовизм, тут кубизм, а там – импрессионизм. Нет, я изучаю искусство всех времен и народов, сопоставляю факты, анализирую их, открывая общность человеческого взгляда на мир, на предмет, на отношения между людьми, на ужас, на смерть. Ведь нет ни одного художника, который бы обошел эту тему. В свое время я работал в Палермо, в катакомбах капуцинов, где несколько тысяч мумий. И выяснил, что там работали и Гойя, и Отто Дикс, и Ренато Гуттузо, да кто только не работал! Всех художников интересовало странное выражение лиц мумий.

И мне интересно понять, например, с каких незапамятных времен шар играет определенную роль и в сознании человека, и в архитектуре, и в ритуале, и в социальном быту. В своих исследованиях я дохожу до суперсложных вещей, например до проблемы горизонтали и вертикали в абстрактном искусстве, природе, фотографии. И таким образом, мною подобрано 750 тем. Сейчас к печати готовятся 16 томов. Первый уже вышел – «Буква, слово, текст». Из этих 750 тем я выбираю для выставок то, что может показаться любопытным каждому – «Башмак в искусстве» или «Автомобиль в искусстве». В Петербурге было 15 экспозиций. Сейчас будет шестнадцатая – «Забинтованная фигура в искусстве». И она для всех. Убеждение так называемой интеллигенции, что вот это – искусство для элиты, а это – масскульт для темного народа, – глубочайшее заблуждение. Народ по своей природе не так-то прост. И народное искусство с незапамятных времен воспитывает вкус и понятие гармонии у многих художников мира.

О НОВОЙ ВЫСТАВКЕ «ЗАБИНТОВАННАЯ ФИГУРА»

– Забинтованная фигура в культуре и искусстве имеет многовековую историю. Вначале это имело сакральный смысл – вы знаете массу икон, изображающих воскресение Лазаря, где по древнееврейскому обычаю он обмотан в пелены – запеленут. Но стоит вспомнить и более древнее – все тех же мумий. И сегодня, как выясняется, сотни художников, скульпторов, перформеров по непонятным причинам забинтовывают предметы или забинтовывают сами себя. Король укутывания и обматывания – это, конечно, американский скульптор Христо, который умудрился запеленать даже Рейхстаг. Это какое-то сложное явление, идущее из древних времен. Я собираю визуальный материал, а искусствоведы, историки, психологи и психиатры на основе этого материала будут анализировать эту странную особенность человеческой психики. Меня интересует, почему египтянин обматывал кошку и почему сегодняшний художник вдруг берет опять же кошку, иногда живую, и начинает ее обматывать, или веревками, или бинтами. Да, живую кошку. Если вы хотите меня спросить о табу, то сегодня подходить к современному искусству с критериями «можно – нельзя» бессмысленно. То или иное явление присутствует, а мы можем лишь, не вынося моральных оценок, его анализировать. Художник вправе выражать то, что его в данный момент волнует, и так, как этого хочется. Другое дело, что к поискам настоящих художников сегодня примазывается масса людей, стремящихся на этом заработать. А так все зависит от того, какая душа у человека. Бывает душа, бывает душонка. А бывают художники, у которых души нет, токмо пар, как говорили про женщин средневековые схоласты.

О СОВРЕМЕННОЙ ЭСТЕТИКЕ

– Когда-то Вильгельм Буш, художник и поэт, заметил, что если мы внимательно всмотримся в натюрморты голландцев, то поймем, что каждый кувшин, каждый горшочек, выписанный кистью голландского художника, имеет свою душу. И была душа у старых автомобилей, а у сегодняшних если она и есть, то зловещая. Если берешь в руки какое-нибудь изделие из чешского стекла – оно холодное, жуткое. А возьмешь стакан, допустим, 18-го века и чувствуешь тепло, исходящее от него, в этом стакане есть жизнь. Вообще, что-то разрушительное, холодное есть в современной эстетике. Посмотрите на современную архитектуру. Это нечеловеческая архитектура. Мне кажется, у людей, которые будут вырастать в этих зданиях, будет другая психология, нежели у нас. Там должны жить инопланетяне. Обыкновенному человеку находиться в этих жутких, искривленных коробках попросту страшно. Все идет к тому, что благодаря технологиям через какое-то время тип существа, который именуется хомо сапиенс, трансформируется в нечто иное… Какие мутации произойдут, нам пока неизвестно. Но очевидно: человек, каким мы сегодня его знаем, исчезнет с лица Земли. Меняется генетический код. Как-то один из известных в Америке генетиков профессор Бюлли пригласил меня в свой институт. Как сейчас помню, был час ночи, когда посторонних не полагается водить в институт. И тем не менее, в это позднее время он мне показал две идентичные проекции, абсолютно абстрактные картины. Если вы знаете хорошо творчество Павла Филонова, то вам бы увиденное изображение напомнило его творчество. Я увидел нечто похожее на его «Формулу весны», но еще более усложненное. Единственное отличие двух проекций было в том, что одна картинка была «не в фокусе», как репродукция Тициана или Рубенса в журнале «Огонек» 1950-х годов. А на второй изображение ясное и четкое. Оказалось, что смазанная проекция – это увеличенная фотография гена лилипута, а другая – гена нормального человека. Если человек болен, в его гене нарушены гармонические свойства. Получается, сама гармония линии, сочетание пластики, формы, цвета, композиция – все это оказывается напрямую связано с самым большим секретом человека, с его геномом. Бюлли свершил благое дело, он расшифровал ген лилипута, «исправил» его при помощи химических препаратов. Я сам был свидетелем этого чуда, когда рожденный лилипутом мальчик после препаратов Бюлли вырос, отслужил в армии, окончил архитектурный институт, женился и растит детей. А что будет с человечеством, если будут не лечить, а заражать болезнями наши гены?..

О РУССКОМ ИСКУССТВЕ

– Оно должно быть глубоким, серьезным. Это то, что всегда отличало наше искусство – слишком много чего пережил русский человек. А мы хотим, как там. Ведь что самое омерзительное в русском характере – мы не умеем гордиться собой. Псевдопатриотизм, «квасной», как его иронично называют, унижает великую Россию, поскольку он, в сущности, являет собой комплекс неполноценности. Уметь быть самими собой, уметь не чваниться, а гордиться собой, своим искусством, своей историей, принимая ее такой, какой она была. Надо наконец научиться быть настоящим россиянином, независимо от национальности и вероисповедания! Нам надо понять, что отношение Запада к современному российскому искусству даже не отрицательное, а просто пренебрежительное. Никакое. Потому что Запад даже не подозревает, что в России есть искусство. Они с трудом произносят фамилию Малевич, и все. А нам надо показывать, что у нас были колоссальные портретисты, великолепная школа пейзажа. И не надо стыдиться своего искусства эпохи соцреализма. Да, наши «официальные» художники выполняли госзаказы, но это были замечательные мастера – Аникушин, Кербель, Манизер, Томский. Это все скульпторы с большой буквы. Были великолепные живописцы: Мыльников, Нисский, Ромадин. У нас была великолепная школа книжной графики: Фаворский, Митрохин, Фонвизин. Мы кричим о том, что к нам ТАМ относятся плохо, но ведь и мы сами ничего не делаем для того, чтобы к нам относились хорошо – надо не посыпать бесконечно голову пеплом, не ругать самих себя, а показывать, какие мы талантливые, какие мы интересные. Повторюсь, надо быть собой, гордиться собой. И тогда мы будем уважаемы всем миром.

О ФУТБОЛЕ

– Я почтительно равнодушен к футболу, никогда не был на футбольных матчах. Знаю, что эту игру обожают музыканты. Валерия Гергиева, например, невозможно оторвать от телевизора, когда транслируют матч. Ему говорят: «Приехала великая певица, она ждет в коридоре», он отмахивается: «Погляди, как атакует!» Он весь в этой игре. И, признаюсь, я был удивлен, когда узнал, что Шостакович, мой любимый композитор, был так же увлечен футболом. А я – нет. Может быть, все дело лишь в том, что я рос там, где не было футбола. В послевоенной Германии мальчишки интересовались совсем другими вещами – сбором патронов, сжиганием их в кострах, расколупыванием противотанковых мин. У нас и полей-то футбольных не было, и мячей. Мы жили в другом измерении…

О ПЛАНАХ

– Планов очень много. Хотя это не значит, что они будут осуществлены. Вот сейчас я готовлюсь к очень большой выставке в ММОМа. Это будет необычная выставка, где планирую показать результаты своих новых поисков. Я ведь принадлежу к породе художников, которые постоянно испытывают недовольство собой. Наверное, именно это и делает меня художником. Мне все время кажется, что еще немного – и я к чему-то приду. Я не могу сказать: «Вот это мой любимый период, это моя любимая работа». Поэтому обычно у меня на стенах моих работ нет. Я все время что-то ищу, я вечный ученик. И вот, казалось, приблизился к чему-то, но все равно ощущение: «Господи боже мой, это только ступенька». И буду ползти дальше. Так вот сейчас я представляю свои последние эксперименты – так называемые цветоконструкторы. Будет там выставлен мой многолетний проект, который называется «Тротуары Парижа», суть его в том, что я вдохновляюсь мусором, который валяется на тротуарах, и потом подрисовываю этот мусор, запечатленный на фотографии, и так рождаются большие серии, посвященные театру, Гражданской войне, блокаде, смерти… Возможно, одновременно буду делать выставку у Ольги Свибловой в московском «Мультимедиа Арт Музее» – это уже будет выставка моих фотографий. И конечно, я мечтаю издать первый том одного исследования, посвященного русским загадкам и русским народным говорам. Усиленно работаю над графическими листами для этого, и, думаю, в ноябре покажем их.

Три «живописные» истории

«Я очень любил Введенский канал – один из уникальных каналов, который объединял Фонтанку с Обводным каналом. И несколько раз рисовал его. Одну из картин в 1962 году увез с собой Игорь Стравинский, который сказал мне, что она будет висеть между Руо, Леже и Пикассо. «Голубчик, – произнес он, – вы даже не понимаете, где будет висеть ваш канал». А когда я вернулся в Ленинград после 18 лет изгнания, то вдруг увидел, что канала нет и по асфальту здесь носятся машины. Увы, многих моих любимых мест нет. Греческого собора, Сенного собора. Помню, как в одну белую ночь писал Исаакиевский собор. А сбоку из моего окна виднелся Сенной собор, у которого Раскольников решил покаяться в совершенном преступлении. И вдруг дрогнули стекла окон, и на моих глазах купола собора стали оседать. Рассеялся дым, и вскоре они исчезли навсегда в клубах пыли и дыма».

«Этот натюрморт, именуемый «Метафизический», я писал в тот день, когда меня скрутили и поместили в психбольницу. Однажды я писал у себя в коммуналке. Вдруг раздается звонок: «Вас просят немедленно прийти в психдиспансер, с вами хочет побеседовать профессор». Я надел единственную белую рубашку, почистил бензином пятна краски, я понимал, что должен быть чистым и не похожим на сума-сшедшего. Пришел, сел среди странных людей. Наконец меня зовут: «Кто здесь Шемякин?» И тут же меня скрутили ремнями, положили на носилки и отвезли в больницу. Как сказали моей маме: раньше трех лет вашего сына не ждите. Но через полгода она меня оттуда выцарапала. И вот этот натюрморт спустя многие десятилетия предстал перед моим взором!»

«На этом натюрморте стаканы, тарелки. Их вид вам ничего не скажет, а для меня это целая жизнь. Я был художником-изгоем. Но хотелось заниматься керамикой. За бутылку водки я договаривался с керамистами, которые обслуживали художников в художественно-промышленном училище им. Мухиной. Часа в два ночи приходил туда, и гончары по моим рисункам делали формы, которые я подсматривал в Эрмитаже, где работал такелажником. Потом я долепливал своими руками, затем их обжигали, покрывали глазурью. Так я создавал мир из своих собственных предметов – чашки, кружки, которые утилизировали. Была создана интересная серия длинных кружек, из которых мы пили наше пойло из водки, портвейна и прочего. А тарелка искривленная на картине – это тарелка философа Якова Друскина, с которым я дружил. Это был аскет, писал свои размышления о Боге, о душе в комнатке, где кроме койки, шкафа с музыкальными записями и магнитофона ничего не было. И однажды на его скромной кухоньке я увидел две тарелки – черную пластиковую, прожженную и искривленную, и такую же искореженную алюминиевую. Я их выменял у него на хорошие тарелки. Они у меня до сих пор хранятся. Иногда я их рисую – тарелки, из которых вкушал великий русский философ Яков Семенович Друскин».

Елена Боброва

Фото: Елена Мулина

Предыдущая статья

Повод для гордости

Следующая статья

Михаил Полицеймако: «Футбол для России – это религия!»