Маша Гончарова. Красота без смайликов
В мастерской Маши Гончаровой на Гангутской обилие антикварной мебели и всевозможных винтажных штучек. Венецианские зеркала соседствуют с живописью и графикой, кресла с гобеленовой обивкой (точь-в-точь такие стоят в парижском отеле «Риц») – с фрагментами старинных рождественских вертепов (деревянной скульптурой, изображающей барашков).
Маша Гончарова. Декоратор, коллекционер, создатель общественных и частных интерьеров в России, Англии, Франции. Разработала коллекцию сувениров «Малевич» для Русского музея. Неоднократно являлась участником престижных профессиональных выставок, конкурсов, телевизионных и радиопроектов. Сейчас работает над проектами в Париже и Нью-Йорке.
Нездоровая богема, склонная к лидерству
НН Пристрастие к антиквариту – это ностальгия по каким-то далеким временам. Ты ностальгируешь по чему-то из прошлого?
Маша Гончарова. Да, по Ленинграду! Я помню пустой Невский. В восьмидесятые я утром до начала занятий всегда успевала сделать этюд. В пять тридцать утра сидела на берегу канала, рисовала. Это одержимость, конечно. Я была очень строга и не брала с собой на этюды никого, кто мелировал челки, ругался матом и носил брюки-бананы розового цвета. Свитер грубой вязки и фетровая шляпа – вот что я носила. Люблю дельту Невы, здание Биржи, Ростральные колонны: помню, мы поднимались наверх и там музицировали. В 1987 году у меня была такая характеристика из школы, с которой можно было только в тюрьму: «Нездоровая богема, умеет убедить в своем мнении других, склонна к лидерству…» Комсомол еще был, но уже все рушилось. И в те времена, когда девушки стяжали личную биографию, я ходила на этюды и в «Сайгон», хотя кофе не пила.
НН С тех пор ты оформила множество интерьеров в обеих российских столицах и за границей. Какой проект особенно запомнился?
М. Г. Первым самостоятельным проектом была студия в Доме политкаторжан. Крупный коллекционер купил там квартиру, и, оформляя этот интерьер, нужно было поддержать конструктивизм. Мне тогда была интересна русская северная мебель – расписные шкафы, сундуки. Они отлично гармонировали с моими супрематическими подушками. Позднее была квартира, где заказчики поставили удивительную задачу: «Мы хотим Петербург, 1930-е годы, и как будто не было революции…»
НН Допустим, не было бы 1917 года…
М. Г. До Первой мировой войны мы были самой элегантной столицей Европы. Лучшие театры, лучшая мода, духи. Сегодня революционные матросы могли бы меня расстрелять только за мою коллекцию соли! Или за убеждение, что нормандское масло – самое лучшее.
НН Страшно представить революционных матросов среди изобилия красивых вещей в твоей мастерской. И хочется спросить: минимализм для тебя невозможен?
М. Г. Минимализм для меня – это в первую очередь павильон Миса ван дер Роэ в Барселоне. Четкая геометрическая конструкция. Полированный камень, стекло, гладкая поверхность воды. Для выставочного павильона идеально. Но в реальной жизни мне требуется очень много подтверждений красоты. Я не могу ограничиться прекрасным спилом мрамора или идеальной стыковкой поверхностей под прямым углом. Мне нужны ощущения.
НН У тебя есть любимая эпоха в истории искусства?
М. Г. Это смешно, но мне хватило бы греков. Я грекоман и грековед. Именно в этих стенах вот за этим столом произошло чтение «Илиады» и «Одиссеи». Ювелир и археолог Анна Фаныгина читала «Список кораблей», я – «Гектора и Андромаху». Прекрасно понимаю всех, кто повернут на Античности, ездит в экспедиции, что-то копает в Керчи. Думаю, что могла бы жить в Греции. Или в Венеции.
НН Венецию любят все.
М. Г. Да, потому что это абсолютная концентрация красоты. «Тонущий город, где твердый разум внезапно становится мокрым глазом…»
НН Вслед за поэтами ты покупала там что-то лишнее, не нужное тебе?
М. Г. Нет, разве что стеганый шелковый кафтан в магазине, торгующем ими с семнадцатого века. Были, правда, еще муранские люстры в огромном объеме, для объектов. Не в самой Венеции, а чуть севернее, на материке. Но в поиске вещей меня поглотила Франция. Сначала выставка Maison & Objet, затем блошиные рынки юга, лучшие в Европе. Я поняла, что старое мне нравится больше, чем новое. И старые вещи прекрасно работают во всех моих проектах. Мне повезло с заказчиками. Я работаю на визуалов. Они не боятся, что я их заантикварю.
НН Тебя, судя по всему, особенно притягивают зеркала?
М. Г. Да, их я не пропускаю. Ловлю свои отражения! Во Франции – в районе аукционов Drouot – прекрасные образцы. Когда я их вижу, у меня случается аритмия и пропадает дар речи. Но если бы я занималась только зеркалами, заскучала бы.
НН Ты человек мира? Или есть какие-то границы?
М. Г. Недавно таможенница открыла мой паспорт и спрашивает: «А где вы вообще проживаете?» Я классический акмеист. Умею любить чужие камни как свои. Границ не ощущаю. И дело, поверьте, не в пятилетней французской визе. Здесь я тоже много рассекала: Крым, Соловки, Прибалтика… Впервые отправилась в путешествие в седьмом классе. С подружкой, ночным поездом, в Таллин, где нас чуть не забрали в детскую комнату милиции.
Язык не радует глаз
НН Как все успеть?
М. Г. У меня явная гиперактивность. И в моем конкретном случае она с годами только возрастает, как и скорость речи. Всё быстро. Не поступила в институт – пошла работать уборщицей в кинотеатр «Спартак». Это первая запись в трудовой книжке. Тогда «Спартак» был центром культурной жизни. Там я пересмотрела всю фильмографию Антониони, Феллини, Вендерса, Фассбиндера… Много читала. Частенько это был рукописный и перепечатанный фотоспособом самиздат. Много рисовала. Потом была костюмером в Театре реального искусства – поставила «Вишневый сад» и «Калигулу», по рисункам Хамдамова шила костюмы (до сих пор ненавижу гладить). Каждый из этих моментов в моей биографии длился примерно год, между очередным поступлением в институт. Я не тот человек, который может один и тот же суп подолгу мешать в одной и той же кастрюле. Мне нужны новые впечатления, новый опыт.
НН А с чего все началось?
М. Г. Я из семьи инженера и лаборантки. Предков всех сослали-раскулачили. В детстве у меня была единственная драгоценность – талашкинская резная коробочка с пуговицами и бабушкиными сережками. Простая жизнь советской семьи. Венгерская стенка, красные ковры… Родители мечтали, чтобы я стала зубным техником, но в десять лет я пошла в детскую художественную школу и поняла, что буду заниматься искусством. Учителя вспоминают, что я всегда ставила натюрморты. И, видимо, стремление собрать собственный «натюрмортный фонд» меня не покидает. Мой главный инструмент – глаз. Я точно помню, где и что видела.
НН Кто сыграл особенно важную роль в твоей жизни?
М. Г. Светлана Тихоновна Фадеенко. Уникальный художник, график – ее работы в собрании Русского музея. Она учила меня в художественной школе. Мы с подругами приходили к ней в мастерскую, пили чай. Самая большая удача в моей жизни – это люди и учителя.
НН Что должен знать и уметь настоящий петербуржец?
М. Г. Меня сильно расстраивает вопрос языка. Мы так крепко стояли – и вот… «Блин», «мне зашло», «прилип», «вкусняшки», «нейл-дизайн» какой-то. Грамотная речь, свободная от сорняков и жаргонизмов, – показатель культуры. Я водила сыновей на встречу с Дмитрием Быковым. Он сказал, что у нас нет ничего, кроме русского языка и русской литературы. Это по-прежнему наше всё. Зачем же терять последнее? Вопрос стиля волнует. В конце 1980-х мы визуально отличались. Никакого пафоса, только стиль. Мне кажется, была даже какая-то особенная петербургская «линия плеча». Теперь все одинаковые. И еще: в некоторых кругах я считаюсь блогером. Пишу. Меня смотрят, читают. Но я ненавижу смайлики. Когда они большие и прыгают в тексте – это же травмирует!
НН В письме петербуржца не может быть прыгающего смайлика?
М. Г. Нет, и ни при каких обстоятельствах! Когда под сообщением о каких-то скорбях появляются страшные плачущие рожи – это невозможно.
Краски веером
НН Если бы я брала интервью для женского журнала, непременно спросила бы: что в сумочке у Маши Гончаровой?
М. Г. Веер. Нет, он не настоящий: это образцы оттенков интерьерных красок. В общем, всё по работе, ничего лишнего. Но много селективной парфюмерии. Люблю ароматы. Главный для меня сейчас – Mortelle («смертельный»). Про него написано: «Глубины склепных ящичков». Да, не розами пахнем!..
НН Какой подарок тебя порадует? Что, по-твоему, нужно дарить?
М. Г. То, с чем тяжело расстаться. Собрались у меня подруги, и я подарила им то, что они давно хотели. Лично меня очень порадует банка соленых огурцов. И – заметьте – ленточкой ее повязывать необязательно.
НН Что тебя смешит?
М. Г. Я люблю посмеяться над собой, своей рассеянностью, снобизмом. Юноша один в керамической мастерской мне говорит: «Вы так странно подстрижены! Вас же никуда на работу не возьмут – ни в секретарши, ни в продавщицы». И мне нравится юмор моего сына. Мы шли с ним как-то со спектакля кукольного. Коле тогда было лет шесть. И он вдруг говорит: «Мне понравилось, но я бы сделал спектакль не про русалок, а про сирен. Они работают группами. И самец сирен – вылитый мой старший брат Савва!» Теперь я думаю, что все мужчины в нашем окружении – типичные самцы сирен. Люблю парадоксальное мышление, нонсенс, Кэрролла, Эдварда Лира, Хармса. И очень люблю странные шляпы. У меня даже была великая шляпная вечеринка. Наш кот Барсик (его полное имя Бодхисатва) очень смешной: нормально сидеть не может, всё время как будто позирует для герба.
НН Есть что-то, о чем ты мечтаешь?
М. Г. Неплохо было бы найти настоящего Ван Гога, в подлиннике. Обнаружить где-то случайно. В юности я так была им увлечена, что однажды даже решила стать его вдовой посмертно. Мне тогда было семнадцать лет.
Нина Филюта
