Алексей Шевченко не только поэт – в 2015 году он был назван лучшим педагогом дополнительного образования Петербурга
У петербургского поэта и писателя Алексея Шевченко больше сотни книг для читателей разных возрастов. В 2016-м его книжка «В гостях у клевера» была признана лучшей для детей на русском языке. А еще он 30 лет преподает в литературном клубе «Дерзание» Дворца творчества юных. Но меня заинтересовала его собственная юность, которая прошла в советское время. Разговор получился долгий, журнал «На Невском» публикует фрагменты интервью.
Текст: Ирина Смирнова
Картофельный мундир Леонида Ильича
– Алексей Анатольевич, как вам жилось в Советском Союзе?
– Странный вопрос. Жилось легко, свободно, весело. Мне всегда было интересно жить.
– Разве вас не ограничивал железный занавес?
–Ну да, было сложно уехать по путевке куда-то за кордон. Но не все туда рвались. А рок-музыка пробивалась к нам сквозь всё, она тогда была для меня выше всей классики.
– Ну а советская пропаганда имела на вас какое-то влияние?
–Ты не представляешь, с каким юмором все к этому относились. Было море анекдотов, и никто не боялся их рассказывать.
–Но вы как писатель сталкивались с цензурой?
–У меня была смешная история. Попросили меня привезти стихи в журнал «Колобок». И вот сидит редактор и отбирает: это мы берем, это тоже берем. И вдруг она так –оп! – откинулась: «Вы понимаете, что написали?» Я говорю: «Стихотворение». А она: «Да меня после его публикации на следующий день здесь не будет!» Оказалось, дело вот в чем. Стихотворение называлось «Кто главнее»:
У картошки важный вид,
Нам картошка говорит:
«Я главнее всех в квартире,
Потому что я в мундире».
А тогда везде были фотографии Брежнева в мундире: награды от плеча и до самого низу. Но у меня и мысли об этом не было. А через несколько месяцев вышел сборник молодых детских писателей «Ручеек», и это стихотворение было там опубликовано безо всяких для издательства последствий. И никто не примерил этот картофельный мундир на Леонида Ильича.
Пограничное состояние
– А как вы стали писателем?
– Учился на корреспондента, сотрудничал с ленинградскими газетами. А потом у меня проснулся удивительный интерес к растениям, и первые рассказы мои были о них. Вообще, я восемь лет занимался у своего учителя – замечательного писателя! – Николая Андреевича Внукова. Но учился не только у него – у всех, кто пришел к нему раньше меня. Там было очень много интересных имен.
– Ваши близкие удивились, когда вы стали писать?
– В семье это мое увлечение приняли настороженно. Как это так? Человек работает на заводе и вдруг вечерами куда-то катается, где-то занимается, ему там интересно, бросать не собирается.
– Вы работали на заводе? А в армии служили?
– В погранвойсках. Это были 69–70 годы. Китайская граница,предгорья Тянь-Шаня…
– Муштра, подчинение, жуть…
– Да никогда я не воспринимал это как жуть. Для меня это была игра, в которой я должен был участвовать достаточно долго. И у меня в мыслях даже не было, чтобы вильнуть хвостом и уйти от этого. Но я знал человека, который себе специально подсадил зрение, чтобы не идти в армию.
– Вот дурак. Хотя, если честно, никто из моих знакомых не хотел идти в армию. Воспринимают ее как насилие.
– Извини, но я скажу: это участь трусоватых юношей.
– М-м-м…
–Да, конечно, страшненько, и родители, конечно, переживают. Но меня в любых ситуациях спасает ирония. Мы, например, давали присягу под песню GiveMeSomeLove, которая неслась из соседнего окна, специально распахнутого. Ты присягаешь родине, а у тебя за спиной такой рокешник–любимая музыка играет. Нормально. Или ползешь на брюхе по альпийской клубнике, а когда встаешь–вся грудь в раздавленной ягоде, как будто в тебя стреляли из пулемета. Отстирывалось всё это очень плохо, кстати. Но в то же время в этом был какой-то кайф. Да, конечно, были идиоты, особенно старослужащие. Придурки есть везде и везде есть интересные люди. У нас старшинами были участники войны, а один старшина был восьмикратным чемпионом Советского Союза по стрельбе из станкового пулемета. Потрясающие люди! Старшина Гусев, с которым мы потом на границу попали, был весь в боевых орденах.
– У вас бывали стычки с китайскими пограничниками?
– Слава богу, до прямых соприкосновений, как на Даманском, не доходило. Но прикрывать погранзаставы, где китайцы начинали шуметь, конечно, приходилось. Ну, у соседей были стычки со стрельбой, а на нашем участке границы все заканчивалось мирно.
Чего не было, того не было
Страница из «Загадочного Петербурга» Алексея Шевченко
–Что, по-вашему, было в Советском Союзе – застой или стабильность?
–Стабильность – безусловно. Работы было хоть отбавляй. Застой… может быть. Но это уже на закате Союза, где-то в 80-е.
– Мне рассказывали, что было много дефицита…
–Я хорошо помню, как в мясном отделе магазина на прилавке вместо мяса лежали Ваньки-встаньки, игрушки. Время дефицита было, конечно. Кто в этом виноват? Ну, наверное, те, кто не умел руководить. Но вот в конце 50-х вообще не было дефицита еды. Помню, зашли мы с бабушкой в рыбный магазин: там в аквариуме плавали осетры и были стеллажи до потолка бело-красных баночек. «Бабушка, – говорю, –возьми баночку». Она: «Ой, Лёшенька, это не еда». – «А что это?» – «Это крабы». Было всё. Но прошло чуть больше десяти лет, и начался кавардак. С чего рыба гниет?
– С головы.
–Ну а сейчас я тоже чего-то не могу купить, потому что дорого. У кого-то с этим нет проблем, но я им не завидую. Меня семья учила жить малым, и это у меня в подкорке с советских времен.
– А сейчас человек моего возраста считает, что жить малым – это унизительно. Скажите, что вы почувствовали, когда осознали, что страны, в которой вы родились, учились, творили, служили и жили, больше нет?
–Мне было от этого горько. Я видел в 90-е, как умирали люди от безысходности. Закрывались предприятия, и многие не могли никуда устроиться, чтобы зарабатывать и содержать семью. Они не могли себя реализовать. Это было потрясением и провоцировало любые болячки. В результате этих реформ народу в стране погибло невероятное количество. Потому что банда мудрецов, которая руководила развалом Союза, перемудрила.
– Как это отразилось на вашей жизни?
–Меня это заставило шевелиться. В 90-е у меня перестали выходить книги, несмотря на то что я все время писал. В те годы я преподавал во Дворце, трудился слесарем, работал в охране, плотничал в садоводствах. Да, четыре работы –это тяжело, но за спиной семья. Надо было как-то показать, что ты не фантик.
– Вы освоили новые профессии?
– У меня руки из правильного места растут. Я знаю слесарное дело (шестой разряд – выше не бывает), плотницкое, столярное. Любая профессия – это пространство, где ты учишься. Тема ученичества сопровождает меня всю жизнь. Я всегда говорю: если перестану быть учеником, значит, меня уже нет.
– Как же вы преподаете в «Дерзании», если сами до сих пор учитесь?
– Я делюсь тем, что умею. И в то же время вижу, что ученики умеют в каких-то литературных областях больше, чем я. Почему бы у них не поучиться?
Лица культурной столицы
–Ленинград называли культурной столицей, как сегодня Петербург?
– Не помню. Может быть. Своеобразное разделение столиц существовало всегда, но для меня наш город всегда был самым главным в стране.
– Полностью с вами согласна! А как вам кажется: петербуржцы по-прежнему особенные люди? Или теперь уже такие же, как и во всей стране?
– Два года назад в метроко мне подошли незнакомые москвичи и спросили, как им пройти к Спасу на Крови. Я направил их на станцию «Невский проспект». А когда они отошли, понял, что надо было их направить на «Канал Грибоедова». Я их на эскалаторе догнал. «Слушайте, – говорю, – я с вами сейчас доеду наверх и покажу, как пройти к собору». Доехал и показал. А когда уходил, в спину услышал: «Они святые».
– Приятно. Но вы взрослый воспитанный человек. А вот, например, мои сверстники?
– Я не хочу проводить здесь каких-то противопоставлений и говорить, что мы не владели «изысканным русским языком». Но не дай бог кто-то из нас позволил бы себе что-то сказать на улице матом. Это было табу. Нет, в своей среде, вечером, где-то на посиделках – да. Но на улице – ни в коем случае. А сейчас идет парень с девчонкой, пристойно одеты, всё нормально, за ручку держатся… и самое страшное, что они не матерятся, они на этом языке разговаривают. По мне так одевайтесь вы во что угодно, накрасьтесь хоть гуталином – это всё преходящее. А ругань – это показатель того, что меняется культурная среда. Или молодые мама с папой идут, ребенка за ручки держат – и мат-перемат между ними. И во что вырастет это чудо, что они за ручки держат? На каком языке оно будет разговаривать? Вот такие вещи меня убивают.
– Какая-то особенная культура сформировала советского человека?
– Любая культура формирует человека в меру его испорченности. Или в меру его возвышенности. Кто что выбирает из этого потока.
– Мое поколение в чем-то главном отличается от вашего?
– Как-тово дворе своей школы я встретил мою учительницу русского языка. А буквально минут за пять до этого слышал разговор первоклассников. Они разговаривали на языке, уже совершенно отличном от нашего детского языка, и показались мне какими-то инопланетянами. «Вот, – говорю, –Ирина Ивановна, слушайте, такие дети…» А она, педагог с потрясающем опытом, мне отвечает: «Да бросьте вы, Лёша, они такие же, как вы, такие же».
