Яна Тумина: лучший детский театр – это цирк

Театральный режиссер Яна Тумина поставила в «Упсала цирке» спектакль «Я Басё» по мотивам стихотворений японского классика. В этом сложносочиненном и вместе с тем классически прозрачном спектакле с изощренной хореографией, сценографией и насыщенным музыкальным оформлением вполне по-взрослому, без всяких скидок на политкорректность работают дети и подростки из групп социального риска и с особенностями развития. Режиссер представления рассказала, как и зачем это сделано.

– Когда руководитель «Упсала цирка» Лариса Афанасьева пригласила меня поставить спектакль – любой, какой захочу, на мой выбор, – я честно предупредила, что до этого нужно сделать лабораторию, посмотреть, что вообще может из этого выйти, насколько мы друг друга слышим и понимаем. Меньше всего мне хотелось с этими детьми какие-то свои творческие амбиции реализовывать. Я не очень люблю втягивать детей в театральное дело, тем более если они должны появляться на сцене. Спекулировать на природе ребенка, на его тонкой организации неприемлемо, тем более когда идет разговор об эмоциях и смыслах. Тут есть риск свалиться в эксплуатацию детской природы. В этой ситуации цирк – это спасение, потому что предполагает конкретные навыки, умения, действия. Для меня это более понятная и более привлекательная вещь, нежели детский театр. На территории детского цирка я чувствую себя более уютно. Когда мы начали этот эксперимент, я привлекла к нему актера и педагога Александра Балсанова, он мне здорово помог. К месту оказался метод простых действий, родившийся в недрах русского инженерного театра АХЕ. Это существование на сцене с простыми предметами, с простыми физическими действиями, которым подчиняется образ. Когда тебе нужно перенести предмет из точки А в точку Б, особый ребенок делает это так выразительно, так всякий раз по-разному и непосредственно, что возникает живой театр.

– Легко работать с детьми?

– Когда-то легко, когда-то не очень, как с любыми актерами.

– Почему хокку, почему Басё?

– С японскими трехстишиями я давно работаю. С 1998 года использую эту форму для работы со студентами на режиссерских курсах, на актерских. Это отличная форма для тренинга. На основе хокку я поставила спектакль «Другое солнце» в Хабаровском ТЮЗе, хотя это было совсем про другое, нежели в «Упсала цирке». Трехстрочная поэтическая форма помогает рождать образы, что-то сочинять. Причем очень к месту: когда работаешь с особыми детьми, они как бы рифмуются с этой поэзией своей созерцательностью, внешними чертами… Они в каком-то своем дзене находятся. Так что хокку – это от них пришло.

– Басё у нас переводили очень много. Вы думали над тем, какой перевод выбрать?

– Да, мы сравнивали переводы, но детей не загружали литературоведческими подробностями. Мы много разговаривали о хокку, я даже просила их самих что-то сочинить. Погружение в этот материал носило скорее просветительский характер, воспитательно-просветительский даже. По материалу я ни с кем не советовалась, просто брала то, что больше всего соответствовало задаче спектакля. Нужно, чтобы они легко воспринимались, у нас же хокку пролистываются на большом экране, они присутствуют, как воздух. Мы пробегаем их глазами и движемся дальше, следя за действиями, которые совершают актеры. Я думала о том, чтобы сделать программку с текстами, но спектакль еще не сложился окончательно, он продолжает созревать, некоторые хокку мы меняем, так что программку, афиши, всю эту театральную атрибутику выпустим позже.

– У вас звучит в спектакле Бах – в том числе несколько раз его знаменитая тема Largo… Вроде где Бах и где Басё…

– В спектакле есть и аутентичная японская музыка, и другие произведения, но если говорить о какой-то вертикали, которая пронизывает общий контекст, то это, конечно, Бах. Мы же понимаем, что спектакль – не более чем игра в Японию, фантазии на эту тему, поэтому Бах в этом смысле важен.

– Почему исполнение музыки только инструментальное? Есть же выдающиеся образцы исполнения того же Баха а капелла.

– Голос всегда принадлежит кому-то – мужчине, женщине. У нас же спектакль не про мужское и женское, он про вечное. У нас образы: солнце, жизнь, смерть, огонь, вода. Уходя от вокала, мы обезличиваем музыку – в хорошем смысле.

– Что было самым сложным во время подготовки спектакля?

– Последний этап, когда стала ощущаться усталость. Бывает так, что в ходе четырехчасовой репетиции ты что-то важное нащупала, а артистов нужно отпускать – им тяжело. Но «Упсала цирк» – это место, где общая атмосфера, люди, которые там находятся, стены – всё помогает. Спектакль – как долгожданный для всех ребенок.

– Конфликты случались на площадке и за ее пределами?

– Нет, не буду хвалиться, но я не конфликтный человек. Я привыкла работать в любви и стараюсь это всячески провоцировать.

– Что вы узнали о самой себе во время этой работы?

– Ничего нового. Кроме того, что тебе кажется: ты что-то давно уже преодолела, а на самом деле не преодолела. В «Басё» были моменты, когда я чувствовала малодушие и растерянность. Это не вопрос, справлюсь ли я, скорее некоторое отчаяние, когда выходишь из репетиционного зала, и то, что уловил, почувствовал вот буквально сейчас, улетает, и надо начинать сызнова. Нужно пережить этот момент, этот страх, успокоиться. Тем более когда ты работаешь с людьми, которые от тебя очень зависят, которым вообще нечем прикрыться.

– Эмоциональная усталость часто возникала?

— Дети очень много забирают, но и очень много отдают. Нет, не могу сказать, что такая усталость возникала часто.

– Когда она все же возникала, как вы ее преодолевали?

– Я не буду об этом рассказывать, скажу только, что когда мы спектакль выпустили, только тут я и поняла, как сильно устала за этот период и сколько на самом деле это потребовало сил.

– Чей отзыв для вас наиболее ценен и важен?

– Спектакль еще очень молодой, пока отзывов немного. Зрители реагируют так тепло, что это для меня уже счастье. Ты же всегда спрашиваешь себя: так откликаются, потому что это социальный проект, благое дело или художественный результат получился убедительным? Я вижу, что работа сделана, она живет своей жизнью, это уже радует. Я не жду профессиональных оценок.

– Стравинский на вопрос, для кого вы пишете, отвечал: для себя и для гипотетического альтер эго. Как бы вы ответили?

– У меня были периоды, когда казалось, что я никогда не буду этим заниматься, казалось: обстоятельства таковы, что мне уже никогда к этому не вернуться. Это было трижды, и всякий раз я возвращалась или меня что-то возвращало, поэтому даже не знаю, что вам сказать. Театр – это дао, это путь. Если жизнь так сложится, что меня в очередной раз от театра отнесет, значит, так тому и быть. Я никого не держу перед глазами, но делаю тайные посвящения. У меня нет ни одного спектакля, который я кому-то не посвятила бы. Но я об этом очень редко говорю и только после премьеры – тем людям, которые со мною выпускали спектакль.