Марат Гацалов. Новая сцена Александринки. Провокация для размышления

Он очень занят, но не торопится. Подмечает человеческие типажи, но не идентифицируется ни с одним из них. Ставит авангардные спектакли, но задействует в них актеров старой школы. Марат Гацалов – художественный руководитель Новой сцены Александринки, взявший новый актерский курс и поставивший спектакль под названием «Новое время», – видит смысл новой реальности не в разрушении старого, а в побуждении к еще более новому.

– Марат, завершился ваш первый семестр в «театралке» как руководителя курса. Что можете сказать про сегодняшних студентов? Скажем, шире у них кругозор, чем у нас в их возрасте, или, наоборот, пока в «Ок, гугл» не посмотрят, ничего ответить не могут?

– Нет, это поколение, мне кажется, образованное. Во всяком случае, ребята, которых я видел на поступлении, производили такое впечатление. И да, они совсем другие, они иначе чувствуют, иначе живут в принципе.

– Можете вербализовать эту инаковость?

– Вербализовать сложно. Но, знаете, меня лично они часто удивляют, они в каком-то смысле более свободное поколение. Они выросли в пространстве открытого мира, и в этом их огромное преимущество. Мы все-таки еще дети советского периода. Я первый раз за границей был чуть ли не в 28 лет, а они в 18 уже полмира объездили – и это расширяет сознание. Они видят разных людей, разные культуры, у них более развита фантазия, они не так зашорены. Они более доступны и для того информационного потока, в котором мы все живем. Этот поток, с одной стороны, оказывает на них позитивное влияние, с другой – мешает сосредоточиться. Расфокусировка может вредить погружению в процесс. Но на сегодняшний день я вижу, что они с этим справляются.

– Ваши постановки можно назвать авангардными, но в них играют корифеи Александринки – народные и заслуженные актеры. Приходится ли вам как режиссеру изживать какие-то штампы советского театра?

– Театр – абсолютное живое искусство. В нем нет ничего зафиксированного, он меняется вместе со временем. Да, есть наработанные методы, например, ставшая уже классической за 100 лет русская школа психологического театра, которую создавал Станиславский и потом много-много практиков театра ее развивали. Жизнеподобие, к которому стремилась эта школа, является фундаментом для обучения актерскому мастерству во многих театральных школах мира. Но уже в начале прошлого века появились и другие подходы – от Мейерхольда, Вахтангова, Чехова до Арто, Кантора, Гротовского, Брука, Васильева и многих других. Так что навсегда закрепленных подходов в театре не существует. Театр развивается, и то, что нам вчера казалось невозможным, сегодня стало абсолютно реальным. То, что вчера было авангардом, сегодня уже классика.

– В вашем спектакле «Теллурия» зрители сидят прямо на сцене, среди актеров, и когда смотришь на это со стороны, создается полнейшее ощущение, что это статисты в спектакле, что они участвуют в самом действе. Мне подумалось, что наша жизнь вообще делится на созерцателей и, условно говоря, ньюсмейкеров. Последние что-то декларируют, выступают, «толкают речи», а первые либо равнодушно на них смотрят, либо становятся втянутыми в их эмоции. Была ли у вас такая идея, или это только мое впечатление?

– Нет, такой идеи не было. Мне вообще кажется, что в жизни все участвуют во всем. Если человек живет, он уже никакой не пассивный наблюдатель. Так и в театре: зритель только кажется пассивным, но он все равно сопричастен, он участвует, даже если просто сидит и смотрит.

– Разве его присутствие влияет на актеров или ход спектакля? Особенно если зритель сидит не на сцене, как в «Теллурии», а в обычном зале?

– Я убежден: что бы ни делал зритель, как бы он ни воспринимал спектакль – равнодушно ли, принимая или отрицая происходящее на сцене, – это все разные формы его участия и соучастия. Он находится в этом пространстве – и он уже сопричастен происходящему.

– Ваш спектакль «Новое время» еще более, скажем так, экстравагантен, и о нем наверняка будут еще много спорить, искать какие-то смыслы. А должен ли вообще быть какой-то онтологический смысл у этой постановки? Говоря высоким стилем – что должен давать спектакль, какова его сверхидея?

– Толстой как-то писал в связи с «Анной Карениной»: если бы я хотел словами сказать все, что имел в виду выразить романом, то я должен был бы написать роман – тот самый, который я написал, – сначала. У всех режиссеров по-разному, но для меня новая постановка – это способ познания реальности, мой способ коммуникации с людьми, с пространством и со временем. Рождение замысла, идея являются только толчком для создания пространства спектакля. В процессе репетиций спектакль живет, развивается, обрастает новыми, неожиданными смыслами. И поэтому ответ на ваш вопрос надо искать прежде всего в зрительном зале. Но это, конечно, никак не отменяет работы режиссера по выстраиванию партитуры зрительского восприятия.

– Становится ли сегодня театр виртуальнее? В том смысле, что мы не всегда видим ясные и однозначные цитаты на сцене, и, как вы говорите, постановка живет и трансформируется в наших головах…

– Виртуальное пространство создает лишь иллюзию присутствия. И поэтому мне кажется, что театр как искусство имеет сегодня огромные перспективы. Ведь театр – это всегда присутствие, очень осязаемое и телесное, в конкретном времени и пространстве.

Текст: Анна Ершова