Блоги #NaNevskom

Sior Maschera, или Сезоны наслаждений

26 декабря 2018 года венецианскому карнавалу исполняется 740 лет. Во всяком случае с момента первого его упоминания в литературе. 730-ю его годовщину журнал «На Невском» достойно отметил этим отличным текстом о маскараде vs  карнавале, об истиной свободе и демократии, красоте и чудесах.

Текст: Марина Гончарова

Текст: Марина Гончарова

О тайных страхах Наполеона и роли любви в культуре рококо, о баутах и мореттах, о харях и рожах, об инициативе снизу и сверху, о привязанности Бродского к котам, а Мандельштама – к Арбениной, о фантастическом веселье венецианцев и испорченном настроении петербуржцев.

Итак, маска в Венеции была государственным учреждением, радостью и страстью. Ее носили все, кому не лень, и везде, где не попади, с первого воскресения октября до Рождества, затем с 6 января до первого дня Великого поста, а также в день св. Марка, праздник Вознесения, день выборов Дожа (венецианского правителя). Практически половину года граждане в масках исполняли свои дела в присутствии, вели судебные процессы, продавали рыбу, наносили  визиты, предавались любви и азартным играм, писали книги, стирали белье. Неясно, где патриций, где плебей, где мужчина, где женщина. Sior Maschera, синьор Маска – титул на всех один, звание на всех одно. Приезжим кажется, что карнавал длится вечно.

Экстравагантная венецианская обыденность впервые была отражена в исторических трудах 1268 года. Но в 1458 году грянул запрет на посещение монастырей мужчинами в женской одежде. А 150 лет спустя, в 1608 году, «Совет десяти» (выборный орган власти, ограничивающий полномочия Дожа) запретил ношение маски в течение долгого времени. В 1647 году фланирующие толпы масок перемещаются с кампо Санто Стефано (собора монахов-августинцев) на Пьяцца Сан Марко (кампо – это любая площадь Венеции, Пьяцца – только одна, вокруг символа города, собора св. Марка). Маска может жить своей анонимной жизнью исключительно с 26 декабря по первую среду последней недели перед Великим постом. Она становится достоянием комедии дель арте, появившейся в XVI веке, и венецианского карнавала, единственного в своем роде.

Невозможно представить это время без Ридотто, знаменитого игорного дома и центра венецианской жизни. Сюда шли отовсюду – с прогулок, заседаний, после театра, с новой возлюбленной (ею, кстати, вполне могла оказаться и монахиня – маска скрывает все сословные различия). Венеции того периода чужда патриархальность, она вся на улице, являя миру динамичный образ жизни на публике. Карнавал как квинтэссенция образа, каждый венецианец стремится получить наслаждение, поскольку это его органика, соприродное свойство. Маска, свеча, зеркало – головное триединство венецианских карнавалов XVIII  века. Благодаря последнему романтику эпохи, художнику Пьетро Лонги, чудесные картины той магической реальности оказались сохранены для потомков. Он зафиксировал в них эстетическую идею венецианской маски – ее необыкновенную красоту. Социальную же идею карнавала зафиксировал Сенат, провозгласив, что власти над масками больше нет.

Однако Ридотто был закрыт тем же Сенатом  в 1774 году в заботе о финансовых состояниях своих сограждан, которые спускались в казино без остатка, поскольку венецианцы не любили утруждать себя экономией. Грусть была всенародной, почти траурной: «Положительно пороки необходимы для деятельности каждого государства». Но весной 1794 года Наполеон лишил Венецию ее царственных визуальных символов свободы и независимости –  вывез в Париж статуи Льва св. Марка и Коринфских коней. Упорное сопротивлением венецианцев французской армии, доходившее до вероломства, стало причиной запрета карнавала, тайная сила масок пугала Буонопарта.

По прошествии двух веков молодые энтузиасты Венеции возродили традицию венецианских карнавалов. Естественно, в основном, с туристическими целями, для пополнения городского бюджета. Местные веселятся на площадях, неизвестных для приезжих, либо на частных вечеринках. С 16 по 26 декабря по-прежнему запрещено носить маски в церкви, далее рекомендовано их надевать после вечерни. Начинается карнавал по-прежнему в Рождество.  Участие в нем было вполне разорительно – 26 декабря был днем разрешенной роскоши. Маски выходили  на прогулку, чтобы наконец-то продемонстрировать богатые наряды и драгоценности, ношение которых, как нескромное, запрещалось в другие дни.

Теперь про экипировку. «…В тебе все прихоть, все минута. И тень от шапочки твоей – венецианская баута», Осип Мандельштам – Ольге Арбениной. Поэт как всегда гениально отображает суть, вплоть до времени написания стихотворения в декабре, но как всегда не совсем в ладах с исторической правдой. Баута – это не маска, а черная накидка, которая скрывала шею, волосы и уши. К ней прилагалась черная треуголка и белая маска для верхней части лица, а также длинный черный плащ табарро. Все это составляло костюм домино, строго выдержанный в черно-белых тонах, до запретов – одежда любого венецианца, обязательная в торжественных случаях. Домино – от  dominus, лат. – господин, имеется ввиду священник и его плащ с капюшоном и рукавами.

Домино, скорее, баута – прообраз до сих пор бытующих (как и черные гондолы) в Венеции черных платков zendaletto. Особой популярностью у молодых девушек пользовалась моретта, которую можно было носить в любое время. Овальная маска из черного бархата  была более эротичной, так как закрывала только верхнюю часть лица. Держалась она на лице  благодаря пришитой с изнанки пуговицы, стиснутой зубами. Барышня, ясное дело, молчала как ворона с сыром в клюве, и изъяснялась только  жестами, делая флирт особо привлекательным. К моретте прилагалось дзенале или дзендале, пестрая головная накидка

Домино скрывало иерархические и половые признаки, более того, женщины могли не опасаться притязаний, поскольку под длинным плащом на них еще были надеты мужские штаны. С другой стороны, маски тотально предавались романтическим авантюрам без страха быть узнанными. Любовь в культуре рококо играла столь значительную роль, что не один венецианец или венецианка  даже помыслить не могли об отказе от чувственных удовольствий. Самым знаменитым продуктом непрерывно работающей венецианской машины удовольствий, конечно, называют Джиакомо Казанову, хоть и родился он уже на излете великой амурной эпохи .

Карнавал был мероприятием беспокойным, радостным, сопровождался буйным весельем без границ. Группы мужчин-дикарей в шкурах или костюмах из листьев, вакхические персонажи, распевали на улицах непристойные песни. Бродили группы «младенцев», которые  обсуждали на детском языке взрослые скандалы и политику. Молчаливые маттачини несли в фартуках яйца, наполненные розовой водой, и забрасывали ими хорошеньких девушек, для неприятных людей у них всегда имелись одно-два тухлых яйца. Были маски, изображающие персонажей комедии дель арте  – Пьеро, Коломбина, Бригелла, Арлекин. Были маски, пародирующие разные профессии или национальности: чопорный англичанин, болтливая швейцарка, обезумевший сифилитик, зловещий врач периода эпидемии чумы. Разыгрывались мифологические сюжеты вроде подвигов Геракла и исторические – вроде войны мавров с христианами. Самый отважный рабочий Арсенала шел по канату над Пьяцца Сан Марко до Палаццо Дожей и преподносил букет цветов Дожу, стоящему на балконе. Последние 25 лет его (как рабочего, так и Дожа) заменяла бумажная голубка Коломбина, которая слетала с колокольни собора Сан Марко на тонкой нити, взрываясь в полете дождем из конфетти. Семь лет назад решили актуализировать утерянную традицию: над Пьяцца теперь идет канатоходец в костюме Ангела.

Легенда о китайском коте, переловившем всех мышей в Палаццо Дожей, и потому дико обогатившим своего хозяина, сделала это древнее и неприкосновенное животное одной из постоянных масок карнавала. В Венеции счастливо совпали привязанности Бродского к котам, свободе, запаху мерзлых водорослей и домам с кружевными фасадами на воду.

Приближение к апогею и одновременно апофеозу венецианских карнавалов было параллельным началу традиции маскарадов в Санкт-Петербурге, введенных Петром I как средство коммуникации для бояр. Если венецианский карнавал являл собой вполне христианское действие компенсации будущего воздержания в пост разгулом, то петербургские праздники были весьма рискованными, часто на грани допустимого, языческими играми. Суть их состояла в метаморфозах, как антропоморфных, тотемных (зверино-человеческих), так и трансвеститных. Причем редкая из дам (исключая, например, царицу Елизавету Петровну ) была хороша в мужском наряде, редкий из мужчин чувствовал себя комфортно в женском платье. Но поскольку идея маскарада и его образы спускались с монархической высоты, возражения не принимались, и место веселья прочно заняло испорченное настроение, скрытое фальшивой улыбкой. Кстати, и маски некрасиво назывались харями и рожами, и поначалу только демонических и отрицательных персонажей  изображали.

Маскарады оказались противоположными карнавалам по знаку. Если в Венеции роскошь только разрешалась, то в Петербурге она вменялась. Если Венеция веселилась вся целиком, все 150 тысяч аристократов и простых горожан, то Петербург – одной своей элитой, знатью, горожане лишь зрители, никак не участники. Карнавалы по жанру можно отнести к уличному шоу, маскарады же были частью танцевальной, бальной субкультуры. Наиболее приближенными к венецианской концепции можно назвать платные маскарады (описанные Лермонтовым в драме «Маскарад») в доме Василия Энгельгардта, внука одной из сестер Григория Потемкина. Василий Васильевич, кстати, был мот и поклонник прекрасного, как истинный венецианец.

30 на углу Невского и канала Грибоедова (дом, где сейчас Малый зал филармонии, и выход из метро «Невский проспект») в конце XVIII века стал средоточием скандалов и слухов, вольного поведения и смешения сословий. Императрица Аликс, к примеру, очень любила веселиться среди подданных, не узнанная благодаря домино. Вообще  в царствование Николая II явственно увеличилась степень демократичности гранд-маскарадов – как численно, так и сословно. Если бы не правительственный переворот в 1917 году, глядишь (учитывая низложение Венеции французским тираном), встали бы впереди всей карнавальной планеты. Эх!

Mascus – masca – mashera – mascara – masque – mask. Личина, призрак, шут, маска. Комедия дель арте появилась, когда венецианскому карнавалу уже было лет 300. Актеры не играли. Они делали то же самое, что делали венецианцы. Они жили в маске. Всю карьеру каждый из них представлял один и тот же персонаж, потому что был не артистом, а фантастическим существом. Панталоне, Коломбина, Арлекин и Бригелла – сначала карнавальные маски, затем герои комедии дель арте. Как писал в мемуарах граф Карло Гоцци, у венецианцев есть любовь к чудесному. Вплоть до того, что даже смерть во время карнавала считалась почетной. Очередной сезон наслаждений приближается. 730-я со времени первого упоминания в литературе карнавальная интрига.

«Петербург на Невском», декабрь 2008

Предыдущая статья

Морские львы – большие артисты

Следующая статья

Куда идем мы с пятачком