Дык Эспэбэ, ёлы-палы

По каким языковым паролям и городскому сленгу можно сегодня узнать петербуржца?

Что в Питере поребрик, в Москве бордюр

Шуточный памятник бордюру и поребрику появился у нас в городе год назад – торжественно открылся в прошлом сентябре на Бассейной у дома 12. Два гранитных столбика с веселыми рожицами – две фигуры речи. Символизируют разницу лексиконов Петербурга и Москвы. Автор скульптуры Вячеслав Бухаев решил их подружить, повеселив этим лингвистическим монументом и петербуржцев и москвичей. Нашему журналу Вячеслав Борисович сообщил, что есть идея к 100-летию Московского района, которое будет отмечаться в 2019-м, увековечить в нем и другие знаменитые словесные парочки.

Воплотится ли этот замысел в граните, пока неизвестно, но, возможно, и возникнет скульптурная галерея забавного языкового соперничества двух столиц: парадная – подъезд, банлон – водолазка, сахарная трубочка – вафельный рожок… Потому что это и правда забавно, когда, например, московские курица и гречка состязаются с нашими курой и гречей за право считаться нормой, а не просторечием. Замечено, что в разных словарях эти слова трактуются по-разному: у составителей-петербуржцев одни нормы, у москвичей другие – догадайтесь, какие. Можно, конечно, пытаться докопаться до истины: что было раньше – кура или курица, а можно просто радоваться и удивляться отличительным особенностям разговорной речи наших городов.

Эти особенности сложились исторически. Сохраняются ли они до сих пор? Ответ дал стихийный соцопрос как раз у памятника поребрику и бордюру. Оказалось, что взрослое население еще хранит речевые традиции, а молодежь в основном двуязычна: наша тонна (тысяча рублей) прекрасно уживается в их карманах с московской штукой, а разницы между скамейкой и лавочкой, так же как и садиком и сквером, они не видят. Некоторые и вовсе настроены промосковски: нашу карточку называют проездным. Местные старушки от такого антипатриотизма чуть со скамейки не попадали. Ну а насчет парадных все пришли к единому мнению: они остались только в центре, во всех остальных районах города сплошные подъезды.

В общем, различия в речи москвичей и петербуржцев на глазах стираются. Даже пресловутые шаверма с шаурмой сегодня мирно соседствуют: на Большой Зелениной почти напротив друг друга работают и «Шаверма» и «Шаурма». Спрашивается: с какого перепугу петербургское заведение назвалось по-московски? Да просто потому что хозяева москвичи, объяснили в «Шаурме». Вот поребрик пока непоколебим, хабарик тоже в бычок еще не превратился. Ну а пышка уж точно никогда не станет пончиком, потому что это разные кулинарные изделия: одно с дыркой, другое с начинкой. И хотя питерских мазуриков все-таки победили московские жулики, зато наши гопники второй век гуляют по стране.

Желтый дом – 1

Гопники впервые обнаружились в Петрограде после революции. Там, где сейчас гостиница «Октябрьская», раньше было Городское общежитие пролетариата (ГОП), в нем обитали беспризорники, так вот из-за этого ГОПа их гопниками и нарекли. Сначала они олицетворяли полукриминальную привокзальную Лиговку, а потом вошли в литературу – и вышли за пределы города. Не только наша местная гопота обогатила русский язык, но и некоторые другие словечки и выражения петербургского сленга. В этом же ряду стоит и желтый дом – так по цвету фасада в 18‑м веке называли отделение для умалишенных Обуховской больницы на Фонтанке. С легкой руки петербуржцев образовалось это прозвище психиатрических больниц. (История чисто российская, известная картина Ван Гога «Желтый дом» не имеет к ней никакого отношения. Хотя некая мистическая связь все же прослеживается: именно в этом доме в Арле живописец сам себе отрезал мочку уха.)

Не все так однозначно с выражением «Не лезь в бутылку». Как известно, в Москве «Бутырка», в Питере «Бутылка» – круглая военная тюрьма в Новой Голландии, по форме напоминающая одноименный сосуд. По популярной петербургской версии именно в эту самую «Бутылку» и не рекомендовали народу попадать, однако науке этимологии это неизвестно.

А вот то, что глагол «слоняться» произошел от Слоновой улицы (ныне Суворовский проспект), по которой слонов водили на водопой, – чистая легенда из серии «Россия – родина слонов». Нет, в Петербурге действительно жили слоны, которых нашим царям надарили разные шахи, и на водопой к Слоновому пруду (сейчас там детская больница имени Раухфуса) их сопровождала толпа слоняющихся без дела зевак. Но глагол «слоняться» к этим чудным животным не имеет отношения, у него один корень со словами «прислониться» и «заслон». Однако многие петербуржцы с этим утверждением не согласны.

Покажите язык

У Петербурга, как и у любого другого города, свои легенды и своя народная этимология, ироничная, сатирическая, гротесковая. Фольклорист Наум Синдаловский ее кропотливо собирает – его «Словарь петербуржца» давно стал бестселлером. В нем больше трех тысяч неофициальных названий и наименований, идиомы, крылатые слова. Некоторые из них отлично известны всем жителям, какие-то употреблялись в узких кругах. Скажем, кто в Петербурге не знает про вокзалы Финбан и Балты, а о том, что популярной бане на Марата местные острословы присвоили имя Шарлотты Корде (она убила в ванне якобинца Марата), мало кто слышал. Бани этой нынче нет, как и «Сайгона» на углу Невского и Владимирского, где любила встречаться за маленьким двойным без сахара неформальная молодежь. Сначала это безымянное кафе называлось в народе «Подмосковье», потому что открылось при ресторане «Москва», а потом переименовалось в «Сайгон». И вроде бы имя это придумал милиционер. «Безобразие! Какой-то Сайгон здесь устроили», – якобы возмутился он, обнаружив в кафе двух прикуривающих девушек (курить там тогда запрещалось). Столица Южного Вьетнама, Сайгон был в то время горячей точкой, а теперь этого названия нет на карте города. Осталось в истории.

Но появляются новые городские реалии, и если цепляют народ, он дает им свою народную оценку, обычно образную и меткую. Из последнего, пожалуй, вспоминается только башня «Лахта-центра»: она еще и строиться-то не начала, а ее уже окрестили Кукурузой – достаточно было увидеть проект. Сейчас, правда, эта кликуха не на слуху. Все, как всегда, проверяется временем. Древнее митьковское «Дык, ёлы-палы!» по-прежнему актуально (особенно среди тех, кто вкусил этой субкультуры питерской творческой интеллигенции на заре туманной юности), тогда как недавно сочиненное одним не очень известным писателем словечко «аврорить» пока не прижилось – революционная ситуация, наверное, все еще не созрела. И кличку Путинбург город, слава богу, отверг.

Вообще, пора честно признаться друг другу: петербургский сленг сейчас практически не обновляется (или мы что-то пропустили?). Да это и понятно: народный новояз с городских улиц переместился в соцсети, цветет там пышным цветом, и в этой глобальной виртуальности словесный портрет жителя Петербурга постепенно размывается, теряет свои особые черты. И все-таки остались еще некоторые слова-маркеры и есть один штрих, по которому всегда можно опознать истинного петербуржца: он никогда в разговоре не назовет свой город Санкт-Петербургом, и его коробит, когда это делают другие. А сегодня как раз пошла такая мода – не только у иностранцев, но и у россиян, и несется это официальное название со всех центральных каналов ТВ. Видимо, в знак неосознанного протеста, желая совсем уж снизить пафос, молодежь называет город просто Эспэбэ. Такая вот диалектика диалекта.

Светлана Мазур