И вечный бунт

Пространство Name Gallery напичкано картинами и инсталляциями. Александр Цикаришвили предпринял очередную попытку объясниться со зрителем. Грандиозную на этот раз. На вернисаже к произведениям искусства добавились их ценители, и если бы яблоко решило откуда-то падать, то упасть ему реально было бы некуда. И сам Цикаришвили, который по обыкновению давал акцию-перформанс на четвереньках, только потому не продирался сквозь ноги беспрерывно циркулирующей в разных направлениях толпы, что толпа уважительно расступалась.
В чем же смысл послания одного из самых необычных петербургских художников поколения 30–40-летних? Кто бы знал. Отсюда, наверное, и феерическое разнообразие техник и форм, и такая же феерическая изобретательность. Художник в поисках универсального языка для универсального высказывания? Мандельштам (примерно) писал о том, что все месседжи можно систематизировать в три группы: «Я люблю!» «Я хочу!» и «Мне больно!» Мне кажется, любое несогласие с действительностью укладывается в эти три группы.
Несогласие Цикаришвили очень артистичное, не прямолинейное, не радикальное. Художник не наезжает на зрителя, как танк, с целью заставить чувствовать и думать то же, что и он. Демократичный такой бунт.
И технически. В вечность этим произведениям искусства вряд ли попасть – они созданы по принципу саморазрушения, ваби-саби. Материалы предполагают. Земля, глина, пластик, дерево, тряпки. Даже живопись и графика не выказывают стремления украшать какие-то стены тысячелетиями. И перформансы, как правило, на уровне сапог – не хочешь, не смотри (вниз), и они тоже в вечность не рвутся.
Про тряпки, однако, отдельно. Если честно, я думала (и радовалась), что тряпочная история закончилось пять лет назад – на 5-й Московской биеннале современного искусства с девизом «Больше света!». Мне казалось, что ассамбляжи-коллажи с предметами быта наконец-то канули в Лету и накрылись забвением. Но нет. Оказывается, коммунальные уроки Кабаковых по-прежнему обладают ценностью для русского визуального искусства первой трети XXI века.
В остальном же Александр Цикаришвили живет здесь и сейчас, хочет, чтобы его творчество понимали, и его работы (вследствие понимания) покупали. С другой стороны, он живет в рамках петербургской традиции и больше заботится о самоидентификации и самовыражении, чем о мнении окружающих.
Поэтому в целом все прекрасно. И по ходу интересный вопрос возник – а вечность способна обновляться?